Секрет Сабины Шпильрайн

Мы долго-долго сидели молча, пока в замке опять не повернулся ключ - это вернулась Рената. «Мама! - закричала она весело, вбегая в комнату Сабины и еще не успев закрыть за собой дверь. - Я устроила для нас с Евой...»

Но вдруг замолчала и спросила растерянно: «Что случилось? Папа приехал? Почему у вас такие лица?»

Тут дверь захлопнулась и все заговорили разом. Но хоть я нарочно вышла в коридор, чтобы послушать, ничего нельзя было разобрать, потому что они опять залопотали по-немецки. Лопотали они не долго, я даже не успела перечистить все наши туфли по второму разу, как Павел вышел на кухню и начал растапливать плиту, которую из-за жары не топили при нас ни разу.

«Зачем топить плиту летом?» – поинтересовалась я.

«Сегодня вся семья в сборе, на керосинке обед пришлось бы варить до утра»

Я побежала к себе: «Мама Валя, они плиту затопили! Может, и нам что-нибудь на плите сготовить?»

«Плиту затопили? Интересно, зачем? – она вытащила из буфета какой-то пакет. - На плите можно суп фасолевый сварить. Я давно мечтала, но на керосинке слишком долго, да и керосин жалко тратить». И мама Валя отправилась на кухню.

Она вернулась через десять минут: «Я суп поставила, через часик он сготовтится. А ты сходи к ним, попроси пол-стакана подсолнечного масла одолжить. И посмотри заодно, все ли фотографии у них на месте».

Я постучала в дверь Сабины, вспомная, как тетя Валя сжигала тогда фотографию папы с товарищем Кировым. Дверь открыла Рената и встала на пороге, явно преграждая мне путь. Но я поднырнула ей под руку и увидела, что Сабина уже сидит за столом, а перед ней пустые рамочки от фотографий. Я протянула ей стакан и попросила одолжить подсолнечного масла. Пока Рената наливала масло в мой стакан, я посмотрела на стену над диваном, где раньше висели снимки Сабины с ее братьями, братьев было три. Она очень гордилась, что все они большие люди – академики и профессора. Теперь на обоях остались только светлые пятна от рамок. И я вдруг ляпнула:

«Нельзя пятна на стенке оставлять. Нужно вставить в рамки какие-нибудь картинки и повесить их обратно».

Все уставились на меня, как будто я громко пукнула.

«Откуда ты знаешь?» – спросила Рената, протягивая мне стакан.

«Все так делают!» - крикнула я и поскорей убежала.

«Ну вот, можно, наконец, ложиться спать», - вздохнула мама Валя, когда мы доели фасолевый суп и помыли тарелки. Но не тут-то было. Не успели мы расстелить постели, как в дверь кто-то осторожно постучал. Мужской голос спросил: «Можно войти?», и в комнату животом вперед ввалился доктор Павел: «Я хочу с вами поговорить, Валентина Григорьевна».

«А вас как величать? – нахмурилась мама Валя, оттягивая разговор. Она теперь всех боялась. – Да вы садитесь, в ногах правды нет».

« Но правды нет и выше, - загадочно ответил наш гость. - Вы же знаете, я – муж Сабины Николаевны, врач Павел Наумович Шефтель. А вы ведь медсестра и ищете работу, правда?»

Мама Валя молча кивнула, выжидая, куда он клонит.

«Вы какая медсестра - хирургическая?»

«Вообще-то я хирургическая, но в деревне во всех отраслях работать приходилось, даже с глазным врачом».

«Вот и отлично! Меня пригласили на две недели поработать в городской больнице и мне нужна надежная медсестра. У вас стаж большой?»

«Одиннадцать лет».

«А трудовая книжка в порядке?»

Мама Валя как стояла, так и плюхнулась на стул: «Трудовую книжку я потеряла. Когда мужа хоронила, дождь лил проливной, а я ее с горя в могилу уронила и ее в глину засосало. Так и не смогли ее оттуда выудить».

Я прямо онемела - ну и врунья! Как же она могла книжку в могилу уронить, если она на похороны не пошла, и я стояла над могилой папы Леши одна-одинешенька?

«У меня есть только справка из ахтырской больницы, где я проработала два года». Знаю я эту справку – она лежит в верхнем ящике ее тумбочки вместе с моей новой метрикой и свидетельством о смерти мамивалиного мужа. И в этих справках все мы – Столяровы. Муж Сабины внимательно почитал справку и положил на стол:

«Отлично. С этой справкой я постараюсь устроить вас без книжки. Так что, если хотите, езжайте со мной завтра с утра в городскую больницу. К восьми часам без опоздания».

«А я? - пискнула я. - Мне тоже с вами можно?»

«А ты оставайся дома с Сабиной. Ей что-то нездоровится, а Ева с Ренатой должны с утра уйти в музыкальную школу - им дали комнату для репетиций. Так ты за ней присмотри, ладно?»

«Спасибо, Павел Наумович, - пропела мама Валя своим самым приятным голосом. - Я вашей доброты вовек не забуду».

«Какая тут доброта? Ведь мы соседи, а соседи должны помогать друг другу». Он снял очки, протер их рукавом рубашки, сказал «Спокойной ночи» и вышел.

«Интересно, с чего этот еврейчик вдруг стал обо мне заботиться? - сказала мама Валя, прежде, чем погасить свет. - Уж не оттого ли, что ты так напугала их своим дурацким разговором про следы от рамок?»

Она заснула, а я долго лежала в темноте и думала, отчего все так друг друга боятся? Мама Валя боится Сабину и ее мужа, а Сабина и ее муж боятся нас с мамой Валей.

3.

Все теперь стало иначе. Павел Наумович живет в нашей квартире и спит на диване в столовой. По утрам они с мамой Валей уходят на работу, потом Рената с Евой уходят репетировать, и мы остаемся в квартире вдвоем с Сабиной Николаевной. После той истории со шприцем она стала очень тихая и испуганная, она говорит шепотом и вздрагивает от каждого стука в дверь.

Они-таки послушались моего совета, вставили во все рамки картинки из разных журналов и повесили их на старые места. Куда они девали фотографии, я не знаю, но мама Валя уверена, что они сожгли их в плите в тот день, когда мы варили фасолевый суп. Плиту с тех пор ни разу не топили, потому что пока все еще лето и на улице очень жарко. Но говорят, что скоро наступит осень и я пойду в школу. Это, наверно, хорошо, потому что мне страшно надоело целый день сидеть дома. Правда, Сабина Николаевна стала учить меня читать книжки и говорить по-немецки. Оказалось, что она в нашей школе работает учительницей немецкого языка.

Я и раньше умела читать, но читала только детские книжки, очень глупые и скучные, а теперь мы с Сабиной читаем настоящую интересную книжку про Тома Сойера и Гекльберри Финна. А по-немецки я уже знаю песню про русалку Лорелею: «Их вайс нихт, вас золь ес бедойтен, дас их зо траурих бин». По-русски это значит: «Я не знаю, что со мной случилось, но мне почему-то очень грустно». И когда Ева возвращается после репетиции, она играет эту песню на скрипке и мы с ней поем ее хором. Получается так красиво, что Сабина Николаевна каждый раз плачет. А иногда она садится за пианино и тоже играет эту песню еще красивее, чем Рената.

Потом Павел Наумович уехал туда, где он живет, а маму Валю оставили работать в больнице, потому что она оказалась хорошая медсестра. И однажды она решила взять меня с собой в больницу, чтобы покормить настоящим обедом. Ведь с тех пор, как она стала работать медсестрой, у нее нет времени готовить настоящий обед. И ей неудобно, что Сабина Николаевна часто кормит меня вместе с Евой, потому что они хоть может и евреи, но такие же бедные, как мы.

Она велела мне надеть голубое платье с оборочкой по подолу, и мы с ней пошли к трамвайной остановке. Я очень волновалась - ведь я еще ни разу не ездила на трамвае с тех пор, как мы жили в Ростове с мамой и папой. Красный трамвай со звоном подъехал к остановке, какие-то пассажиры сошли, а мы с мамой Валей поднялись по ступенькам и сели на свободные места на передней скамейке лицом к окну. Через несколько остановок кондукторша объявила: «Пушкинская улица, городской парк».

И я вдруг увидела свой старый дом, в котором я жила когда-то с папой и мамой. Я хорошо помнила адрес: « Пушкинская 83», меня заставили выучить его на случай, если я потеряюсь. Я сразу узнала все - и балконы с цветами в горшках, и зеленую лужайку перед домом с клумбой посредине. А сразу за клумбой я увидела наш подъезд, туда как раз входила высокая женщина в красивом платье и в туфлях на каблуках. И мне вдруг показалось, что это – моя настоящая мама, что она отправила меня в Ахтырку с мамой Валей, а сама осталась тут жить без меня.