Праздник похорон

Раз в год Сашка тратит пять минут на свою бабулю — и вот, оказывается, заботливая девочка.

Ольга сообщила всё, что могла, и засобиралась мчаться дальше.

— Куда же ты? — взывала мамочка. — У нас… у нас котлеты, я пожарила. Поешь с нами!

— Правда, поужинай. Котлеты у нас, правда, были неделю назад, но что-нибудь найдётся.

— Значит, такие у тебя замечательные котлеты, Варюша, что мамочка их помнит лучше, чем собственную внучку… Нет-нет, не могу, мне ещё в три места успеть!

— Не гони слишком, гололедица ведь! — напутствовал Владимир Антонович.

— Ничего, по льду веселей, если умеючи!.. Надо бы молодым сообразить машину, если, правда, всё свершится. Павлик уже примеривался: «Теть Оля, дай порулить!» Ему хочется.

Наверное, надо. Ольга ушла — и сразу стало просторнее.

Варя сказала:

— Машину им хочется! А как мы прожили без машины?

Можно было бы ответить обычной банальностью: «Теперь другие времена, другие потребности…» Но Владимир Антонович возразил обречённо:

— Им хочется самостоятельности. Чтобы мы не мешали.

— Ну да! Машину-то будут вымогать у нас!

— Зато рулить будут сами — куда захотят. А нас в лучшем случае пару раз прокатят в багажнике.

Странно, но Владимир Антонович думал в связи с Сашкой и Павликом не о последствиях близкого родства — действительно, у многих народов женитьба на кузине считается обычным делом, — а о том, что постоянно будет присутствовать рядом шумная, полная жизненных сил Сашка, копия своей матери. Он-то рассчитывал, что когда-нибудь, когда освободится мамочкина комната, можно будет наконец устроить себе кабинет, — теперь можно сразу и навсегда забыть о несостоявшемся кабинете. Теперь молодое поколение начнёт невольно и неотвратимо вытеснять их с Варей из жизни так же, как сами они вытесняют мамочку, как мамочка когда-то вытеснила свою мамулю… Да, они с Варей заботятся как могут о мамочке, жертвуют свободой и многими удовольствиями — но ведь и вытесняют самим фактом своего существования. Вытесняют нетерпеливым ожиданием, когда же наконец мамочка не проснётся утром?! Не признаются друг другу — и ждут… Точно так же лишними и мешающими станут они сами. Сначала очень даже нелишними — пока дарят подарки, пока Павлик с Сашкой получают только стипендии. Но скоро станут самостоятельными, но родят ребёнка или двух — и задумаются: зачем эти старики занимают самую большую комнату?! А не переселить ли их в маленькую, где когда-то доживала бабуля?! Первой задумается Сашка — с её энергией, с её бесцеремонностью! Она же первая заметит, как дядя Вова перепутал детское питание со своим… И получится, что вот до пятидесяти он так и не стал взрослым и самостоятельным при мамочке, а после — сразу же станет отживающим стариком при сыне. Без перехода.

— А что Павлику оставалось делать? — вне всякой связи сказала Варя. — Он же после школы ни одну девочку сюда не пригласил — стеснялся из-за неё. Жениться на квартире? Тоже недостойно мужчины, Павлик для этого слишком благороден. А если привести жену сюда и заставить ухаживать за маразматической бабушкой — кто же выдержит?! Только Сашка своя, он её единственную не стеснялся. Всё потому. Другого никакого выбора у него не было. И если всё-таки вредно для наследственности — только из-за неё так случится! Я из-за неё уже старуха — пускай. А если ещё ребёнок больной родится?

Тоже правда.

— Но ведь женятся всякие герцоги, у которых не трёхкомнатные квартиры. И что ж теперь, объяснять Павлику, что он вынужденно влюбился?

— Я тебе объясняю.

Павлик появился поздно, когда Владимир Антонович с Варей уже улеглись. Они слышали, как хлопнула дверь, — но не вставать же, не расспрашивать. Да и вообще не нужно лезть к сыну с расспросами — Владимир Антонович столько раз подвергался мамочкиным расспросам, что усвоил это накрепко. Вот если бы сын заговорил сам!..

На следующий день Владимир Антонович шёл домой с надеждой, что Павлик расскажет о своих делах. Ну хотя бы потому расскажет, что Ольга вчера вернулась и объявила небось своей Сашке, что выдала секрет — уж Ольга-то не станет тактично молчать! Сашка объявит Павлику — и тот поймёт, что дольше тянуть нельзя.

В квартале от дома он догнал мать Жениха. Старушка тянула неизбежные сумки. Владимир Антонович подхватил в каждую руку мало не по пуду, и сразу же грубо напомнило о себе земное притяжение — даже он, достаточно сильный мужчина, с трудом удерживался, чтобы не согнуться. Да ещё дорожки обледенелые, как всегда, — дворники исчезли из жизни постепенно, как сгущённое молоко или весенние ландыши. Как много всего исчезло буквально за десять лет!

— Что же вы так поздно? Ваше время дневное, когда все на работе.

— Я и днём тоже. А сейчас соседка прибежала, что картошку завезли.

— Пусть бы ваши сходили. Сын, невестка, внук ведь взрослый.

— Они устали с работы. А я чего ж, я дома цельный день. Тоже сидеть не умею.

И за что такая самоотверженная мама этому алкоголику?

Владимир Антонович не удержался от провокационного вопроса:

— И не обидно вам, что заставляют такие тяжести таскать? Они молодые, сильные!

— Разве тяжесть — принесть с магазина? Мы в колхозе мешки таскали! А в лесу чурбаки. Они работают, а я чего ж — не сидеть же. Какая ж обида?

Около почтовых ящиков Владимир Антонович поставил сумки, достал очередные открытки.

— Пишут, — одобрила старушка.

— Это мамочке поздравления.

— Мой Вася её хвалит, что душевная женщина. Вот и пишут. А мне — не пишут.

Ей — не пишут?! Если уж кто душевная — так эта старушка! И выходит, для неё что-то значили бы эти безвкусные открытки?

Вынести сумки из лифта на своём этаже она Владимиру Антоновичу не позволила — подхватила сама.

Павлика дома не оказалось — ну это естественно. Но и Вари тоже — что немного странно. Мамочка возбуждённо шаркала по коридору и сплёвывала чаще, чем обычно. И Зоська носилась из кухни в комнату, чего с нею давно уже не случалось — в воздухе, что ли, что-то возбуждающее?

Мамочка бормотала:

— Где-то оставила… Где-то оставила…

— Что оставила? Кто оставила?

— Где-то она оставила… ну она… она!

Скорее всего — Ольга. Клад мамочке мерещится, что ли?

— Ольга оставила, да?

— Не мешай, я всё прекрасно знаю, у меня идеальная память! Где-то оставила — да, Оленька.

Пусть ищет. Хорошо, хоть не требует, чтобы он ей помогал.

Владимир Антонович ушёл в свою комнату, в спальню-гостиную-кабинет, — и попытался поработать. Из-за двери слышалось упорное шарканье — и это отвлекало. Наконец шаги затихли. Сколько-то времени Владимир Антонович спокойно сидел и думал. Думал бы дольше, благо никто ему не мешал — такой редкий случай! — но захотелось в уборную.

От дверей уборной видна половина кухни — мамочка что-то делала за столом. Уж не творог ли опять поедает?! Чтобы Варя устроила маленькую трагедию! Владимир Антонович заглянул.

Перед мамочкой была банка. Плоская квадратная консервная банка. Владимир Антонович сразу узнал: исландская селёдка, которая досталась Варе в каком-то заказе и сберегалась для праздника. Добралась мамочка! В руках у неё был консервный нож и молоток: нож такой конструкции, что нужно сначала проколоть крышку банки силой рук — сил не хватало, вот мамочка и отыскала молоток. И ведь сообразила! А на помощь Владимира Антоновича не позвала — значит, решила полакомиться селёдкой в одиночестве. Вот сколько сообразила — и про консервный нож, и про молоток, и про то, что вдвоём придётся делиться — права Варя: когда ей чего-то нужно, мамочка очень даже соображает!..

И тут Владимир Антонович разглядел, что банка вздута, что верхняя её плоскость выпячивается пологой волной!

Слышал он, много раз слышал, что означают вздутые банки — что в них завёлся смертельный консервный яд!

Он буквально впрыгнул на кухню!

— Ты что, не видишь, что банка испорчена?! Это же яд! Выкинуть надо, немедленно выкинуть!

Владимир Антонович выхватил у мамочки банку. Консервный нож соскочил и поцарапал голубой пластик кухонного стола.