Двенадцать обручей

Однако были ли те крики только птичьими?

Я опять же уверен, что в то первое лето он был совершенно счастлив — жить на одной из мировых вершин, видеть, какою в сущности огромной бывает эта страна — горы, наблюдать за небом и движением туманов, делать подробнейшие записи и расчеты, слушать, как накатывают громы, как облачные массы набухают градом, предугадывать, как в продолжение одного и того же августовского дня погода изменится восемь раз и все четыре времени года явят себя в несколько путаном порядке: лето, зима, осень, весна. Это было и исполнением обязанностей, и осуществлением задуманного, и воплощением грез одновременно. Не много ли для одного пехотинца?

Тем временем уже в начале следующей весны пришлось исполнять некоторые не упомянутые в сметах договоренности. Ведь реализация столь дорогих видений не могла состояться без существенной поддержки кого-то из могущественных мировых партнеров, о чем, собственно, почти что прямым текстом и шла речь во время той конфиденциальной встречи сероглазого идеалиста с высоким государственным деятелем. Вскоре после нее местность неофициально посетил вполне ответственный представитель правительства Объединенного Королевства (далее — ППОК) в сопровождении нескольких неплохо для месяца апреля загорелых экспертов. Через неделю, поужинав на одной сокрытой от посторонних глаз чертопольской вилле, лощеный ППОК в очередной раз опустил кончик сигары в бокал с коньяком и, сделав последнюю паузу ради ароматного дымоиспускания, сказал трепетно замершим варшавским стратегам что-то вроде Well, you have convinced me, gentlemen^[20] и подписал все необходимые протоколы.

Таким образом, уже к лету наивная компания синоптиков оказалась не то чтобы бесцеремонно, но достаточно властно потесненной в своей высокогорной резиденции. Помещений сделалось вдвое меньше, а обитателей вдвое больше, причем эти новоселы принесли с собой не только более современное радиооборудование, тренажеры, кучу сейфов, замков, учебных макетов, боеприпасов и чужеродных книжек (преимущественно учебники по шифрованию и русскому языку, который они совершенно искренне считали языком местных Ruthenians^[21]) — они привнесли также кое-что иное, что можно было бы назвать атмосферой. То была прежде всего тревожность, удушливая конспиративная резонность, легко переходившая в приказную нервозность. Весь персонал вместе с челядью сразу принудили к подписанию определенных императивных обязательств. Вслед за тем состоялся достаточно суровый передел территорий, в результате которого метеостанция лишилась нескольких ключевых функциональных узлов, в том числе башни. Во время своих утренних пробежек вдоль хребта они скандировали какие-то неразборчивые воинственные лозунги, а половину танцевального салона заняли под гимнастический класс. Стало ясно как божий день, что мир движется к чему-то очень нехорошему и в нем каждую минуту могут начаться всяческие ужасы.

Ощущение того, что все неумолимо летит в тартарары, не сразу овладело гением метеорологии. До определенного дня он пытался силой подавить собственное разочарование и найти какой-либо оптимальный modus vivendi^[22] в отношениях с этим неизбежным злом. Иногда ему даже доставляло удовольствие на досуге распить с начальником новых соседей бутылку-другую и поупражняться в английском (из своих трех западных языков он, как бывший подданный Габсбургов, хуже всего знал именно этот). Или, например, сыграть с ним в шахматы — силы игроков были приблизительно равны. Кроме того, как ему казалось, циклоны и ветры оставались теми же, и звезды так же продирались сквозь тучи на подвижном ночном небе, и птичьи крики точно также неприкаянно носились в окрестном тугом воздухе.

Но однажды его просто оглушило, когда, возмущенный очередным нарушением метеосуверенитета, он, вспомнив о праве первого владельца, а точнее, мучимый подозрениями, ворвался на запрещенную территорию, где в одном из отсеков застал обоих — и свою жену, и шефа шпионов — в сплетенье тел (итак, наш фильм из научно-познавательного жанра перемахивает в мелодраматический). Спустя несколько дней (а главным образом ночей) она все-таки покинула это место навсегда (четверо гуцулов несли за ней ее пожитки вниз по склону полонины, потом белый газовый шарфик в последний раз мелькнул среди первых деревьев леса, словно верхняя половина приспущенного национального флага). Ему так и не удалось вызвать соблазнителя на дуэль. Но он напился до потери сознания и в тот, и в следующий вечер.

В промежутке меж теми вечерами и вечером последнего сошествия Ангела Циклонов на полонину Дзындзул он кое-как прожил еще около года. Все фактически летело к черту, водка не давала, а отбирала, Гитлер присоединил чехов, и в каждом новом распоряжении варшавского руководства присутствовал запах паники и мошенничества, к тому же по всем признакам он подцепил сифилис от какой-то из своих редкозубых полюбовниц. В данном случае у Ангела Циклонов не было никаких шансов, хотя через тринадцать лет все выглядело почти таким же: та же полонина Дзындзул, та же трава, тот же остекленевший взгляд в небо, вот только на этот раз он оказался куда более исполнительным добровольцем, выстрелив в себя со знанием дела и совершенно добровольно.

Остается полагать, что после его демиссии метеостанционные дела пошли еще хуже — персонал просто расползся кто куда, измученный собственной полной ненужностью, а возможно, просто неумолкающим ревом ветров и птичьими криками. Как ни удивительно, но параллельно с этими событиями началось свертывание и соседского гарнизона — складывалось впечатление, что это место интересовало их лишь до тех пор, пока здесь работали со стихиями.

Последние сейфы с секретными архивами и агентурными списками увезли в сторону Трансильвании за несколько дней до семнадцатого сентября тридцать девятого года. После был лишь большой, всепоглощающий пожар — горела мебель, полы, плавились стены, а вместе с ними патефоны, радиоприемники, бесчисленные гербарии и учебники русского языка, хотя как раз сейчас они-то и могли наконец пригодиться.

Вот так заканчивается первая предыстория. А для того чтобы началась вторая, обгоревшие руины метеостанции должны простоять в неприкосновенности примерно около трех десятилетий. Хотя «в неприкосновенности» звучит слишком сильно — ими иногда так или иначе пользовались если не случайные путешественники, прячущиеся от града и снега под остатками сводов, то жители округи, растаскивавшие для своих надобностей всяческие фрагменты и сегменты минувшей целостности. Что происходило еще? Кто-то разжигал какие-то костры из недоуничтоженной мебели, кто-то занимался любовью на рёбрах обугленных калориферов, кто-то умирал от страха, вслушиваясь в волчий вой и, конечно же, птичьи крики.

Во всяком случае, когда где-то на переломе шестидесятых и семидесятых эту точку посетила специальная комиссия из района, там царило сплошное запустение, а из запахов преобладали миазмы.

Означенная комиссия взобралась на верхушку хребта совсем неспроста: то было время активизации работы с молодежью и особенно подростками; власть советов в который раз обратила пристальнейшее внимание на проблемы досуга детей трудящихся; чрезвычайное значение придавалось спортивному и физическому воспитанию; олимпийское движение охватывало территорию всей страны, поэтому повсюду проводились кропотливые и трудные поиски молодых талантов для олимпийского резерва. Наши спортивные победы возвещали также о всецелом торжестве наших идей. Разумеется, и в зимних видах спорта мы были недостижимы. Хотя в отдельных дисциплинах наметилось некоторое отставание, преодолению которого посвятили несколько расширенных пленумов и селекторных совещаний. Хуже всего обстояли дела с прыгунами с трамплина, которых изобретательные журналисты уже успели метафорически окрестить летающими лыжниками. Вот так, идя навстречу и тэ дэ, комиссия из района договорилась, что интернату по подготовке юных спортсменов-горнолыжников — быть. И быть ему рассадником наших немеркнущих побед. (Определенные основания для подобных крылатых надежд действительно существовали: местные гуцульские дети с раннего возраста традиционно уверенно чувствовали себя на горных лыжах, иногда зарабатывая своими трюками на жигулевское и курево у всевозможных приезжих ротозеев.)