Шум прибоя

— Ах вот как? Ну, что еще сказать, какие новости?

Глядя на море, залитое весенним солнцем, он прищурил глаза. В десяти метрах от них к порту промчался катер управления государственной безопасности.

— Да, вот еще. Вернулась дочь Мияды Тэруёси. Ее зовут Хацуэ. Надо сказать, такая красавица!

— А-а!

При слове «красавица» на лицо Тиёко набежало темное облако. Его слова она воспринимала как упрек в свой адрес.

— Тэруёси, кажется, имеет на меня виды. Я ведь второй сын, и в деревне уже поговаривают, что меня сватают за его дочь.

Они миновали остров Суга, и вскоре показались пейзажи большого острова Тоси. Здесь, вблизи двух островов, в самую тихую погоду слышно, как поскрипывают на волнах деревянные суденышки рыбаков. Время от времени выныривали из волн бакланы. В открытом море показалась скальная гряда. Отмель. Ясуо нахмурился и отвел взгляд в сторону. Отмель напоминала о позоре рыбаков с Утадзимы. С давних пор они боролись за право ловить рыбу на этой отмели, но сейчас там промышляли только рыбаки с острова Тоси.

Тиёко и Ясуо встали с палубы. Поверх низкого капитанского мостика они смотрели, когда на морском горизонте появится их остров. Впереди, словно таинственный шлем, стал вырастать Утадзима. Волны качнули катер, вместе с ним наклонился и шлем…

глава восьмая

Рыбаки выходили в море ежедневно. На второй день после отъезда школьников на остров налетела такая сильная буря, что пришлось прекратить промысел. Редкие деревья сакуры, начавшие было цвести, разом облетели.

Накануне под вечер внезапный сырой ветер нагнал тучи, небо затянуло будто тяжелой парусиной. В море пошла мертвая зыбь, прибрежные птицы подняли крик, щетинохвостки и другие насекомые старательно прятались где-нибудь повыше. Среди ночи поднялся сильный ветер, полил дождь; море грохотало; в небе раздавался свист, словно кто-то забавлялся на свирели.

Лежа в постели, Синдзи прислушивался к этим звукам. Он понимал, что сегодня в море выходить не будут. Из-за непогоды, вероятно, нельзя будет починить ни снасти, ни сети, а еще отсрочат войну с мышами, запланированную молодежным собранием.

Как заботливый сын, чтобы не разбудить спящую мать, он не вставал с постели, терпеливо ожидая, когда в окне забрезжит свет. Весь дом сотрясался, звенели окна. Где-то с пронзительным звоном пролетел жестяной лист. На Утадзиме при больших домах и бедных, одноэтажных в помещении с земляным полом слева на входе обычно размещается уборная, а справа — кухня. В тишине предрассветного сумрака дома безмятежно плавал затхлый и стылый запах отхожего места — единственный полновластный хозяин в доме, пока снаружи разбойничал неистовый ветер.

Ранний свет из окна дома напротив падал на стену земляного амбара. Синдзи поднял взгляд: стекая с карниза, дождь шумно струился по стеклам.

Синдзи любил выходить в море. Еще совсем недавно он ненавидел выходные дни, лишавшие его приработка, а сейчас принял вынужденный простой, как долгожданный праздник. Однако праздник этот был украшен не флагами, не золотой мишурой, а свистом ветра в ветвях и шумом штормового моря.

Юноше надоело ждать рассвета. Он вскочил с постели, натянул свитер, кое-как отыскав темный вырез для головы, затем влез в брюки. Через некоторое время проснулась мать. Увидев темный мужской силуэт у светлеющего окна, она спросила:

— Кто здесь?

— Это я.

— Напугал! И сегодня выходишь в такой шторм?

— Нет, отдыхаем.

— Ну, чего? Коль непогода, отсыпался бы, как другие.

Мать проснулась окончательно. Она вновь не узнала сына, приняла его за незнакомого мужчину. Синдзи громко напевал, что было мало на него похоже. Он делал зарядку, руки доставали потолок.

— Дом развалишь! На улице ураган, да еще ты руками размахался, — ворчала мать. Что-то странное происходит с ее сыном.

Синдзи то и дело посматривал на закопченные часы на стене. Он ни капельки не сомневался, что девушка сдержит слово и придет на свидание, несмотря на грозу. Юноше не хватало воображения, чтобы чем-то занять тягостные минуты ожидания. Когда терпение подошло к концу, он накинул резиновый плащ и пошел к морю. Казалось, оно хочет заглушить его мысли: ревущие волны вздымались и с грохотом падали на пристань. Вчера передали штормовое предупреждение, поэтому все суда заблаговременно вытянули на берег. Граница моря и суши отодвигалась в глубь острова, огромные волны били в берег невиданно близко от построек. Здания подтапливало. Когда мутные воды откатывались, казалось, что море обнажает дно. Брызги волн, смешанные с дождем, заливали лицо Синдзи, сбегая по горячей переносице. Горько-соленый привкус воды напомнил ему о губах Хацуэ. Тучи неслись галопом, светлые прогалины молниеносно заполнялись кромешной теменью. Он чувствовал, что где-то высоко-высоко, за плотными облаками, не пропускающими лучи, — ясное безмятежное небо. Однако ощущение было мимолетным. Синдзи, завороженный небесными превращениями, не обратил внимания на волну, что накатила ему под ноги, замочив ремешки гэта. В глубоком следе сандалии осталась маленькая раковина персикового цвета. Ее только что принесло сюда волной. Он подобрал ракушку и стал внимательно рассматривать. Совершенная форма с тонкими изящными краями без единой щербинки. Юноша спрятал ракушку, решив подарить ее при встрече девушке.

Сразу после второго завтрака он засобирался. Перемывая посуду, мать пристально посмотрела вслед сыну. Что гонит его на улицу в непогоду? У нее не хватило смелости прямо задать этот вопрос. Взглядом она проводила сына за порог. Мать жалела, что ей не суждено было родить девочку. Дочка помогала бы по дому и всегда была бы рядом.

Мужчины отправляются на промысел. Они снаряжают суда, возят товар в разные порты. Женщины мало выходят во внешний мир. Они хранят очаг, разводят огонь, ходят по воду, собирают морскую траву, а когда приходит лето, добывают жемчуг на морском дне. У многих ныряльщиц есть дети. Их мир не отличается от полутьмы подводного царства. И всегдашний полумрак в их доме, и тьма родовых мучений, и сумрак морского дна — все это знакомо и близко им.

Она вспомнила, как в позапрошлом году неожиданно прямо у костра упала замертво одна женщина — такая же вдова, как она сама. В то время она еще кормила грудью, но, несмотря на слабость, собирала на морском дне аваби. У женщины закатились глаза, и она повалилась, прикусив посиневшие губы. Когда ее тело предавали огню в сосновой роще, объятой вечерними сумерками, ныряльщицы сидели на земле на корточках и плакали — а ведь не были сентиментальными, чтобы предаваться пустой скорби.

После по деревне поползли странные слухи. Кое-кто из ныряльщиц стал побаиваться своего промысла. Говорили, что если кто-нибудь увидит на дне моря покойницу, она будет мстить этому человеку.

Мать Синдзи, посмеиваясь над россказнями, продолжала выходить в море, ныряла все глубже и возвращалась с самым богатым уловом. Ее совершенно не беспокоили разговоры о неведомом призраке.

…И даже воспоминания о покойнице ее нисколько теперь не тронули. Она была жизнерадостной женщиной, гордилась своим отменным здоровьем, а буря на улице была ей так же по душе, как и сыну. Мать закончила мыть чашки, отряхнула подол платья и, выставив ноги на тусклый свет под окном, скрипевшим под напором ветра, принялась внимательно их рассматривать. На плотных загорелых бедрах не было ни единой морщинки, словно их отполировали до жемчужного сияния. Красивые ноги зрелой женщины.

А ведь могла бы родить еще троих детей или пятерых», — подумала она и испугалась собственных мыслей. Ее сердце дрогнуло. Одевшись, она почтительно взглянула на деревянную табличку с именем мужа.

Юноша поднимался по дороге на маяк. Дождевая вода неслась потоками, омывая ноги. Ветер свистел в соснах. Идти в резиновых сапогах было бы тяжело. Он шел, не раскрывая зонта. Дождь стекал по коротко остриженному затылку, по шее, попадал за шиворот. Юноша продолжал подниматься, ветер хлестал ему в лицо. Он даже не старался отворачиваться от него, будто бы желая убедиться, что его счастье сродни не только умиротворенной природе, но и безумству стихии.