Катавасия в Анденнах

Там и сям совершали моцион или переминались с ножки на ножку барышни в меховых манто, траченных хитрой на выдумку молью и местами уже облезающих, судя по бутоньеркам в петлицах и аншлагам рукавов; барышни прикрывали свое физиогномическое убожество маской деланной веселости и толстым слоем жаростойкой штукатурки; шел сорок шестой год войны, и нехватка рисовой пудры начинала сказываться

Тем временем ночь окончательно прибрала юрод к рукам. Справа от дорожного знака с размахом открылась дверь, чем-то похожая на калитку. Из проймы мешкотно высунулась продолговатая, настороженная и прохиндейская морда, лишенная какого бы то ни было выражения, кроме космической злобы. Длинный, белый, костистый палец нежно распрямился и накрыл звонок, замер в нерешительности и вдруг всей тяжестью навалился на кнопку.

Глухо как в танке. Ток опять отключили.

Рычащий от ярости мужик ВЫТЯНУЛСЯ во весь рост на пороге и, скрестив ноги, прыгнул на ни в чем не повинный подошвоскреб. Сполох глухого разрыва, и жилище рухнуло со звоном бьющегося стекла и баханьем явно недооцененных балок. Черная воронка дымилась на месте того, что когда-то, еще пару секунд назад, являло собой обшарпанную конуру.

Все происходящее, что характерно, никого особенно не удивило. Да и удивлять-то, собственно, было некого; кроме того, почти все соседские дома были снабжены отскребалками для обуви.

И тогда в ночи цвета сажи, вспыхивавшей то тут, то там ничего хорошего не предвещающими зарницами, кто-то залудил пропитым голосом безумно старый джазовый мотив, еле-еле передвигая ноги с таким топаньем, что дрожмя дрожала мокрая мостовая. Какой-то пьяный ежик шел восвояси, налакавшись вдребадан. С тех пор как крепость аперитивов снова достигла полутора градусов (1,5°), количество случаев алкогольного опьянения приняло угрожающие размеры.

Пьянчуга уже орал как резаный:

Приветный свет ко мне струится отовсюду-Электрик втюрился и пробки поменял... Блин... в свой последний час... парам-пампам... я буду Стрелять... парам-пампам... большой оригинал.

Какие уж тут сомненья. Барон д'Элда возвращался с ночной гастроли по кабакам и начисто позабыл слова старинного джазового романса.

Глава XXX

 Продолжение продолжения манускрипта

Когда он приблизился к криво выскочившему номеру семь, хотя точно такой же только что бросился ему в глаза с расплывшегося рыхлого дома, он, казалось, протрезвел в мгновение ока. Его стан снова стал стройным, а походка легкой, как у крадущейся в бирманских джунглях членистоногой гибкой сорокопятки.

Он застыл во тьме, протянул руку к звонку и ткнул пальцем в пустоту, которой все было до лампочки.

— Ах, проказник!.. — проскрежетал он. — Карузо опять развязал.

Пляшущий лучик его могучего карманного фонарика показал ему как на ладони всю хаотическую изнанку дымящейся блевотины.

— Поди разбери, где тут приложена опись! — вздохнул он. — Опись, да... меню... что-то типа того... или кое-что другое... — процедил он сквозь зубы.

Он потушил свой светильник и подошел к соседней двери.

На его энергичный стук ногой выбежала и распахнула дверь девка с полной пазухой грудей и рыжими спутанными локонами вокруг пухлявой мордашки. Вонью порока несло от этого пропащего, отверженного людьми существа... Не всеми, однако.

— У тебя есть где приткнуться на ночь? — спросил ее Барон.

— А то! — отвечала она, раздвигая полы пеньюара.

— Годится, — одобрил Барон, принюхиваясь к запахам самки, поднимавшимся снизу, меж тем как в его монашеском воображении замелькали препохабнейшие картинки.

Глава XXXI Опять этот манускрипт

На заре кошелка загнулась от истощения. Барон основательно почистил свои перышки и выбросил окоченевшее тело в костер, еще с вечера занявшийся в развалинах соседнего дома. А потом позвонил.

На звон пришлепала мегера в рубище.

— Здорово, Жакоб, — любезно приветствовал ее Барон. — Где Карузо?

— Перекинулся, — прошамкала старая перечница.

— Долбак! Я знал, что этот отмороженный плохо кончит, — сказал Барон. — А Дюшепоп где?

— Окочурился. — А Тотор?

— За галстук, чай, закладывает у Болтконски...

— Канай отсюда и без Тотора не возвращайся... Карга пошлендрала горе мыкать в стоптанных шлепанцах со следами штопки на одном, практически незаметной.

Ровно через десять секунд вкатился Тотор. Ни слова не говоря, Барон пожал ему руку.

Тотором оказался молодой человек лет двадцати в костюме-тройке сомнительно голубого цвета, с безупречной стрелкой на брючинах, в небесно-голубом же саржевом галстуке и мягкой шляпе. Он носил перчатки красной кожи. Ничто в его ухватках не давало повода для кривотолков, он, казалось, только вчера кончил Гарвард.

«Варвар кончил» — так, кстати сказать, называют конюхи стойловый шлягер — арию случки в исполнении ржущего племенного жеребца, когда этот неутомимый производитель покрывает кобыл, чтобы им не было боязно стоять ночью одним-одинешеньким и грызть денник...

На деле ему было шестьдесят три года, и он тщательно скрывал свой возраст. Барон использовал его в предприятиях, требующих особого такта и изощренности: в такие дни он посылал Тотора куда-нибудь в провинцию, чтобы развязать себе руки и действовать в полной безопасности, не рискуя попасть впросак из-за раздолбайства своего бездарного помощничка.

— Тотор, изволь принести досье за номером 7510, церемонно повелел Барон.

Тотор протянул руку к предмету мебели резного красного дерева эпохи Людовика XV, притулившемуся в глубине алькова, где Барон ночь напролет предавался плотским утехам. Третий вертучий ящичек повернулся на шарнирах задом наперед, и Тотор извлек тощую стопку листиков туалетной бумаги превосходного качества.

— Столько вам хватит? — поинтересовался он.

— Д-да... — прикинул на глаз Барон и запихнул ее в правый карман штанов. — А теперь гони камушки.

— Все шито-крыто, прошло как по маслу, — поделился Тотор, преподнося Барону пригоршню рубинов. Самый мелкий приблизительно в шестьдесят два карата.

— Беру вот этот, — заявил Барон и оставил себе один — вышеописанный.

Тотор подошел к окну и бросил в окружающую среду остальные сто сорок восемь рубинов.

— Надеюсь, ты не собирался мне фуфло втюхать и кинуть на бабки? — дружелюбно спросил Барон и сощурил свой проницательный глаз, словно прицелился в румяное братское чувырло Тотора.

— Вы же не малолеток, — отрубил Тотор. — Сколько мне причитается?

Прыжком кугуара Барон подскочил к Тотору и расчетливым ударом маховика уложил его, бездыханною, к своим ногам.

— Фильтруй базар! — пояснил Барон и взял себя в руки. Чуть погодя Тотор с видимым усилием снова открыл зенки...

— Забыл сказать, босс... — просвистел он. — Болтконски хотел с вами стрелку забить...

И вновь впал в беспамятство. Ухмыльчивый Барон весь так и просиял от радости, удостоверившись, до какой степени одно его присутствие способно гальванизировать подчиненных. Он вытянул шейный платок черного шелка из второй внутренней анатомии уже известной тумбочки, раздел по дороге вешалку, избавив ее от шляпы и воздушного плащика, и съехал по перилам. Самый низ лестницы декоративно украшал шар из синтетической меди, который после спуска Барона скукожился и отпал. А тот, легкий как ветер, в несколько грациозных прыжков преодолел расстояние, что отделяло его от пользующегося заслуженно дурной славой кабаре, где очень отрицательный персонаж, пахан с кликухой Болтконски, смешивал горячительные микстуры без названия под стойкой бара из елколипта.

При появлении Барона смешки и сальные шуточки завсегдатаев, с оглушительным грохотом бившиеся о перегородки вдоль тесного подвала, разом смолкли. Кое-где брызнули сдавленные возгласы восхищения, ибо верзи-листая фигура недюжинного фрайера произвела впечатление даже на тех алкашей, кто уже мало на что реагировал.

— Ты, Барон, по делу или как? — спросил Болтконски для отвода глаз.