Скоро будет буря

– Ну вот, а я только-только разыгрался!

Он отбросил свою ракетку в сторону и устало последовал за Рейчел к столу, где остальные перестали хихикать и недоумевающе разглядывали один из снимков.

– У папочки вместо шапки букашка! – изрекла Бет.

– Это жук, – решил Мэтт. – Должно быть, заполз внутрь в аппарат.

На снимке были запечатлены Крисси, Сабина и Джеймс, сидящие у бассейна, с лицами потными и побагровевшими от солнца. Кадр был снят с некоторой недодержкой, но всеобщее внимание привлекло не это, а крупное насекомое, устроившееся на голове Джеймса: увеличенное линзами фотоаппарата, оно заслоняло половину Джеймсова лба. Наложение изображений создавало иллюзию, будто тварь запустила свои жвала в правый висок Джеймса.

– Высасывает твои мозги! – заявил Мэтт.

Тогда, сказала Сабина, оно умрет с голоду, – и все так и грохнули. В отличие от младшей сестренки, Джесси не смеялась. Она уставилась на изображение жука глазами полными ужаса.

Жук присутствовал и на следующем снимке: Джеймс, снятый крупным планом и сонно улыбающийся в камеру. Насекомое и здесь оказалось увеличенным, но вдобавок еще и расплывчатым, не в фокусе. И снова создавалась иллюзия, что жук прицепился сбоку к голове Джеймса.

– Фу! – бездумно охнула Крисси.

На следующем снимке, предъявленном обществу, жук отсутствовал. Здесь были запечатлены Бет и Джесси, весело обдающие друг дружку брызгами в бассейне. Жучок, должно быть, выполз из камеры, заметил кто-то; вероятно, он намотался на кассетную катушку, предположил другой; как удачно, что он испортил не все снимки, порадовался третий.

После того как все фотографии были внимательно изучены, снабжены подписями и прокомментированы, Мэтт зашел в дом и открыл по бутылочке пива для себя и для Джеймса.

– Партию в триктрак? – предложил он, и Джеймс высокомерно снизошел до согласия. Они разложили доску и принялись пересчитывать шашки, Рейчел с Бет отправились играть в бадминтон. Джесси унесла свои фотографии наверх, а Крисси с Сабиной расположились в патио на шезлонгах.

Солнце ползло по небу. Послеполуденная жара поднималась маревом от земли, и прокаленная почва источала аромат чего-то надежного и теплого.

Под звуки неторопливого разговора двух женщин, смешанные с возгласами игроков в триктрак и с негромкими ударами по волану в дальнем конце сада, никто не заметил, как Джесси вышла из дома.

Недалеко от главного здания располагалась конюшня, переоборудованная в гараж. Джеймс предназначил ее для своего «мерседеса», тогда как глянцевитому автомобилю Мэтта – новенькому «форду-Ка» – пришлось жариться на солнцепеке. Старые ворота конюшни посерели и рассохлись, потрескались от солнца и дождей; волокна древесины во многих местах замшели и поросли пятнами зеленоватого лишайника. Запором служил массивный брус, столь же потрепанный годами, – к нему-то и было приковано внимание Джесси. Она не сводила с него глаз уже минут десять, прежде чем мать взглянула на нее, повинуясь какому-то безотчетному импульсу.

– Джесси, – окликнула ее Сабина. А потом более тревожно: – Джесси!…

Джесси только моргнула, затаив дыхание; ее лицо словно окаменело.

Сабина догадалась, что сейчас будет. Она выкарабкалась из шезлонга, но было уже поздно:

– Нет, Джесси! Не надо!

Джесси пригнула голову, набычилась и со всех ног рванулась к воротам конюшни. Раздался ужасный треск: она врезалась лбом в запорный брус. Ее отбросило назад. Без чувств она распростерлась в пыли.

6

7

В то время как другие взрослые, а с ними и Бет, столпились вокруг Джесси, поднимая ее на ноги, исследуя ушибы и царапины и оглашая воздух тревожным кудахтаньем, Мэтт держался в сторонке. Не то чтобы он был равнодушен к происходящему. Наоборот, он нервно постукивал по столу шашкой от триктрака. Он был, может быть, привязан к Джесси больше, чем любой из их компании. На самом деле, не имея собственных племянников и племянниц, он выбрал для себя роль доброго дядюшки по отношению к Бет и Джесси. Но Мэтт не мог удовольствоваться скромной ролью просто дядюшки; он должен был стать любимым дядюшкой.

Добиться этого было легко. Все, что от него требовалось, – дарить множество подарков, устраивать шутливые розыгрыши по телефону, смешно коверкать голос и посылать по почте странные предметы. Нет, Мэтт не оставался безучастным; просто он никогда не знал, что делать.

Насколько он мог судить, другие всегда знали, следует ли вызвать «скорую помощь» или принести стакан лимонада, воспользоваться бактерицидным пластырем или уложить кого-то спать без ужина. Поэтому Мэтт и держался в стороне, предпочитая не делать ничего, но зато не рискуя сделать или сказать что-то не так, и размышлял о своей неприспособленности.

Как это хорошо, думал Мэтт, что маленькие девочки не знают правды о своих любимых дядюшках. Сам он, по его собственному добродушному признанию, был ленив, бесполезен и сластолюбив. Во всех этих трех областях, подчеркивал он обычно, его следовало признать по меньшей мере чемпионом. На поприще работы он зарекомендовал себя летуном, перепробовав в свое время почти все возможные виды деятельности. Лишь один элемент в его впечатляюще пестрой автобиографии мог похвастать завидным постоянством: тот срок, который требовался Мэтту, чтобы уйти с работы. Бросив университет, он окончил бухгалтерские курсы, но работал недолго. Сплошная скукотища. Прошел другие курсы – учительские. Сплошная показуха. У него обнаружился талант детского воспитателя. Сплошной настольный теннис. Какое-то время он болтался в Штатах. Затем болтался в Таиланде, а потом в Париже, и уже начинало казаться, что вся его жизнь сведется к сплошному болтанию. Позднее он работал страховым агентом. Сплошное манипулирование людьми. Эту деятельность он променял на обработку статистических данных маркетинговых исследований. Сплошной экзистенциальный ангст [7].

– Кто? – вскричала Крисси, ибо к этому времени их знакомство уже состоялось. – Кто-кто сплошной?

– Черные мысли, – пояснял он. – Сидишь себе, считаешь, сколько мюслей съедает за завтраком среднестатистический рабочий… и вдруг делается страшно, аж жуть.

Мэтт познакомился с Крисси во время парижского периода своей жизни. В собственных глазах он был чем-то вроде свободного художника с Левого Берега [8], однако, будучи спрошен, признавал, что является живописцем без кистей, поэтом без слов. Он провозглашал намерение создать нечто под названием «контрмедиа» – форму искусства, которая существует только в уме того, кто ее выдумывает. Предполагалось, что это шутка, но Мэтт шутил таким образом с разными людьми столь часто, что и сам почти начинал верить в собственную находку и даже порою подумывал, нельзя ли таким образом зарабатывать деньги. Однако, чтобы действительно создать систему «контрмедиа», пришлось бы страдать, голодать и терпеть лишения, и, конечно, Мэтту такая перспектива совсем не нравилась. Он зарабатывал гроши курьером-носильщиком в туристических лагерях, мойщиком посуды, распространителем рекламных листовок, приглашающих на ночные дискотеки.

Однажды на Севастопольском бульваре он увидел, что к нему приближается девушка, одетая и загримированная в стиле «гот» [9].