Вышибая двери(СИ)

Но тогда в дискотеке был явно не его день.

Истец, пострадавший немец, приятельствовал с русским. И получил, подозреваю, тяжелым табуретом в голову именно от него. Я своими глазами видел, как русский легко махал полутораметровым хокером, прежде чем запустить им в меня.

Когда Иримас увидел, что начинается такая веселуха, он не захотел остаться лишним на этом празднике жизни. Отпихнул в сторону свою подружку, ухватил стакан, сделал «звездочку» и, угрожающе размахивая ею в воздухе, заорал двухметровому боксеру: «Эй, придурок, посмотри на меня!» Его уволокли приятели, а боксер, будучи под коксом, стал косить всех, кто хоть отдаленно напоминал такой подкласс человеков, как турки. Видимо, во время этого былинного действа он и зацепил приятеля.

Однако на суде русский с немцем заявили, что не знают друг друга. Более того, притащили целую бригаду русскоговорящих стариков, женщин и детей, которые в один голос запели, что Иримас, живущий неподалеку от пострадавшего, давным–давно «такую личную неприязнь к потерпевшему имеет, кушать не может!».

Иримас покрылся пятнами, а судья объявил перерыв. Дело принимало для турка совсем неприятный поворот. Ему засветил срок до трех лет, и учитывая прежние заслуги, на условный рассчитывать не приходилось. После перерыва судья, одетый в смешное шелковое пончо, стал вызывать свидетелей со стороны защиты. Я оказался единственным, и дальше все пошло как в телевизионных судах.

Судья оповестил, что будет говорить тюрштеер танцхауса «Ангар» («Шеф тюрштееров!» — буркнул я про себя). Меня предупредили, что за дачу ложных показаний грозит срок до пяти лет. И я коротко изложил по–немецки всю историю. С мест русскоязычных раздались возмущенные выкрики: «Ты! Сам наш, а стоишь за черножопых!» Судья призвал всех к тишине, напомнив, что здесь суд, а не дискотека. Я вернулся в зал, и начались прения.

Защита Иримаса опиралась на мои показания. По словам тюрштеера («Шефа тюрштееров!» — простонал я), хокер кинул другой человек.

Обвинение утверждало: трое свидетелей говорят, что именно Иримас начал драку и угрожал русскому режущим оружием. Табурет был адекватной защитой. К тому же двое из трех, а также сам потерпевший настаивают, что именно Иримас кинул стул: метил в русского, но попал в потерпевшего. Получается, трое свидетелей против одного, а значит, есть основания сомневаться в искренности свидетеля защиты. Мне хотелось сказать: «Я вам свой дневник покажу!» — но судья снова объявил перерыв.

После того как нас собрали в зале, выяснилось, что истец и обвиняемый пришли к соглашению. Иримас должен выплатить немцу за его разбитую русским боксером голову 5000 евро и еще 1000 евро… русскому боксеру!

Так вот. Закон что дышло — куда крутанешь, туда и вышло. Уж я‑то точно знаю, кто сносил дискотеку и чуть не засадил мне хокером по голове! Именно тот, кто положит в карман халявную штуку евро.

Однако Иримас светился от счастья — он‑то уже расцеловался с плачущей сестрой и попрощался со свободой. А деньги… «Макс, что такое дэнги? Солнышка свэтит!»

Вот так судиться в Германии… Разбитый стакан и две минуты понтов обошлись в стоимость автомобиля. Но на турка это произвело меньшее впечатление, чем на публику. «Солнышка свэтит!» — вот что главное.

На днях Ян торжественно выдал мне особую платежную карту танцхауса. Это приват–карта, с ней можно приходить в танцхаус в любое время, пить «Маргариты» бочками, швыряться жареными колбасками — и все это будет бесплатно. Такая же есть только у троих в администрации: у самого Яна, его жены и его зама. Все не злоупотребляют…

Ян — наивный. На его счастье, коктейли я не пью. А вот пиво… Что я сделаю в сегодняшний выходной? Пра–а-авильно!.. Да нет, конечно. Я и к другу моему, владельцу ночного клуба байкеру Тиму после введения меня в круг избранных халявщиков стал приходить не чаще раза в месяц.

Испортили мне весь кайф еженедельных клубных посиделок. Одно бодрит. Когда я стану старый и потеряю принципы, а заодно и совесть, буду сперва заходить в танцхаус, нагружаться разливным «Лёвенбрау» по самое не хочу и заначивать себе связку жареных колбасок. Потом, насмотревшись на дискотечных девок, пойду к старому приятелю Тиму и догонюсь там дрожжевым пивом с банановым соком и виски с содовой. И, надышавшись родной атмосферой, закончу вечер в уютном домике у Али, среди веселых девочек, которые сейчас даже еще не родились, но к тому времени они народятся, обязательно народятся… куда ж без них…

Внуки Яна будут уважительно качать головами и шептаться, когда я появлюсь в дверях танцхауса, отечески бурча на лопуха–секьюрити: «Вот в наше время тебя бы, разгильдяя…» Седая Ребекка в клубе у Тима всплакнет за кружкой о том, как когда‑то была тоненькой и жгуче красивой, а теперь — шайзе! — все висит… Будут хохотать два старика, я и Али, над тем, как один выпирал другого из дискотеки, а другой был дурак и не ходил по проституткам — чего выпендривался?.. Эх, молодость… А утром я, невинно и беспробудно выспавшись возле грешной красотки (чему она, несомненно, будет рада), сделаю брови домиком: «Ну что ж… время гусару Олсуфьеву гулять, а время и спатеньки ходить…»

Так зачем мне пенсия? Я буду ее жертвовать на благотворительные цели.

Чтобы оправдать такую грешную старость.

Два года назад я влюбился. Неожиданно и безнадежно. Я не имел никаких шансов. Не потому, что не нравился. Просто ей было шестнадцать лет.

Для меня женщина как потенциальная возлюбленная существует в возрастном отрезке от восемнадцати до тридцати пяти. Возможны некоторые осторожные шаги в сторону увеличения цифры, но никак не уменьшения. Девчонки шестнадцати–семнадцати лет для меня именно девчонки. Тех, кто реагирует на еще более молоденьких, я бы собственноручно по стенке размазал. А тут…

Мне было тридцать два. Я тогда солировал в Кобленцском хоре, и она пела там же. Наверное, я ей нравился. Было заметно, что между нами пробегает искорка, и руководитель хора предупредил: «Максим, ты за нее сядешь». Старый козел. Он, а не я. Потому что я даже мысли о сексе не допускал. Она появлялась сама по себе. А я ее снова не допускал. И было тяжело.

Может, и глупость, конечно. Все могло бы быть как по нотам, закружил бы голову (много ли соплюшке надо?), в свое удовольствие сделал женщиной, и нет меня. И лети, девица, кувырком с романтических небес на твердую землю. Но при всей своей аморальности я все‑таки не мог поиграться и оставить девчонку разочарованной в ее первом чувстве. Это женщине созревшей может доставить радость секс сам по себе, без воздушных дворцов и сказочных принцев. Впрочем, и им это нужно. А уж семнадцатилетние девочки не столько секса ищут, сколько ритуальных плясок.

Не люблю типов, которые не могут или не хотят в подобных случаях сказать себе «нет». Не из каких‑то моральных соображений, а на физиологическом уровне не переношу похотливых зверьков. Контраргументов можно привести сколько угодно, от «сделает кто‑то другой» до «ты не мужик». Вот пусть «кто‑то» это и делает. И да, я «не мужик».

…Сегодня случайно увидел ее на улице. Стояла на остановке с каким‑то приятного вида парнишкой лет восемнадцати. Как я и предполагал, за эти два года она стала женственнее, мягче. По тому, как она улыбается, как свободно и легко отбрасывает со лба каштановые волосы, я понял, что все у них серьезно. Инстинктивно притормозил и поднял забрало каски. Она помахала рукой. Я показал на ее парня и поднял большой палец. Они засмеялись, и парень по–подростковому угловато закивал мне. Они немного замялись: подойти, не подойти? На оживленном перекрестке кругом ревели машины. Руль дернулся в моих руках. Еще немного — и я выскочил бы к ней на тротуар.

А… зачем? В груди слегка щемило. Ну и пусть. Ну и ладно. Так и должно быть. Я махнул им рукой и прибавил газ.

Все, что я делаю, — для тебя. Для тебя живу, дышу, чувствую, думая о тебе, улыбаюсь, грущу только о тебе.