Былое — это сон

Я тоскую по тебе, Сусанна.

Мне кажется, я не ошибусь, если скажу, что ложь была ее естественной стихией, но при этом она надеялась, что человек окажется достаточно сообразительным и отыщет зерно правды в ее забавных рассказах. Она лгала не для того, чтобы представить себя в ином свете… по крайней мере, пока не решила погубить Гюннера. О себе она говорила даже чересчур откровенно. Правдолюбивая обманщица, неравнодушная к мужчинам, — вот такой была Сусанна.

Гюннер много пил. Даже слишком много, и я думаю, что виновата в этом Сусанна. Однажды вечером мы довольно долго сидели с ним вдвоем, только он и я, — это было еще до того, как у нас с ней все началось, — он поднял отяжелевшую голову и мрачно сказал:

— Я всегда чувствую, когда меня обманывают.

Я промолчал; так и не знаю, сознательно ли он произнес эти слова. В начале вечера я спросил у него, где Сусанна, но он сделал вид, будто не слыхал вопроса.

Среди незадачливых художников бытует мнение, будто деловой человек не может быть одаренным. Это не имеет никакого значения, но все-таки мне приятно, что для Гюннера человечество не ограничивалось небольшой кучкой художников. Он ничего не говорил мне на этот счет, — это было бы неумно, а он никогда не говорил глупостей, — но он охотно общался не только с художниками. Его лучшим другом был торговец трикотажными изделиями.

Несколько раз я ссужал Гюннера деньгами, наши счета в кафе оплачивал тоже я. Но с определенного времени он стал сам платить за себя и уже редко занимал у меня деньги. Больше я не заметил ничего. Раскаиваюсь ли я? Не знаю, в Норвегии меня не покидало чувство, что я живу безответственно. Эта поездка обошлась мне в двенадцать раз дороже, чем я предполагал. Я так раскошелился потому, что оставил там человека, которому придется платить за последствия. Конечно, я не потратил бы столько денег, если б в Норвегию в это время не пришли немцы. Я выписал в пользу обороны Норвегии такой большой чек, какого в жизни не выписывал.

Мне приходилось слышать о счастливых браках, но обычно лишь один из супругов утверждал, что они счастливы. Не помню случая, чтобы это утверждали оба. А при ближайшем рассмотрении всегда выяснялось, что они лгут.

Многим, должно быть, хотелось вырваться из супружеских пут, если возникла необходимость охранять брак столь строгими законами и правилами. Общество ополчается против того, кто их нарушает. И, наверно, это справедливо — против вора тоже ополчаются все, но о счастье в браке это еще ничего не говорит. Мы вынуждены сделать брак священным именно потому, что ему не хватает счастья, однако я не знаю, чем можно заменить брак. Как общественный институт он необходим для воспитания детей. Товарищеские и тому подобные браки — это все временные мероприятия, и чаще всего они оказываются чепухой. Брак нужен, как и многое другое, вся разница в том, что мы не пишем стихов о таможенных правилах или подоходном налоге.

Молодые люди вступают в брак, следуя обычаям, принятым их средой. В моем кругу это была простая и относительно честная игра: мы очертя голову бросались в тот ураган, каким молодому человеку представляется жизнь, и когда очередная случайная девушка оказывалась беременной, ее выдавали замуж за отца ребенка, — так заключался очередной случайный брак. Кое-кого этот ураган выбрасывал на необитаемый остров, где он и оставался до конца своих дней. Если же парню не нравилась забеременевшая от него девушка, он бежал в Америку. Условности были слишком сильны, чтобы он мог сделать вид, будто он здесь ни при чем. А уж если так случалось, то только по двум причинам: или он сомневался в своем отцовстве, или должен был стать отцом сразу двух детей и чувствовал себя как осел между двумя охапками сена.

Некоторые парни вздыхали по девушкам безответно, эти тоже покупали билет в Америку. Условность, диктуемая любовью. Старые люди еще помнят, как все это было, и бог его знает, какая другая условность положила конец этому бегству в Америку.

Многие жалобные песни рассказывают об этом, и плох тот читатель, который только смеется, читая у Фрёдинга [9] «Грустные строки из Америки»:

Не знаю другого поэта, который изобразил бы нас лучше, чем он. Иногда, правда, Америка оказывалась и обетованной землей для влюбленных:

Я из тех, кто бежал в Америку от несчастной любви, не понимая, как и все, что можно сменить небеса, но не душу. Мне хотелось жениться, однако я вышел из игры и на всю жизнь так и остался одиноким.

Свое имя Юханнес Торсен я вскоре изменил на Джона Торсона, а теперь называюсь «Джон Торсон, лимитед» [10]. Я чувствую себя археологом, когда пытаюсь раскопать юного Юханнеса Торсена в Джоне Торсоне, лимитед, 1940. Почему человек не может удержаться от пафоса, говоря о прожитых годах? Если он говорит: «Да-а, помню как-то раз лет сорок пять тому назад…» — значит, его юношеская мечта осуществилась.

Я вернулся домой, в Йорстад, 6 сентября 1906 года, проработав несколько лет в Христиании и других местах. И на другой же вечер встретил Агнес.

Мне было восемнадцать с половиной, и было это тридцать четыре года тому назад. Рай оказался и завоеванным и спаленным дотла к ноябрю того же года, с тех пор я никогда не разговаривал с нею. Мы даже не здоровались друг с другом. Через несколько месяцев ей исполнится сорок восемь. Я был на три с половиной года старше. Ей стукнуло пятнадцать вскоре после того, как мы расстались. Она обманула меня, сказав, что мы одногодки. Ее отец был чернорабочий, они жили в большой бедности. Я никогда не видел никого из ее родных.

Вечером, гуляя по главной и почти единственной улице Йорстада, я встретил моего школьного товарища Яна Твейта. Нам навстречу попались две девушки. Ян был знаком с ними. Одну звали Агнес, другую — Алма, обе приехали и поселились в Йорстаде, пока я работал в Конгсвингере. Агнес была подружкой двоюродного брата Яна — Улы Вегарда, рыбака, который в то время служил во флоте. Ула был на два года старше меня. Ян обещал Уле приглядывать за Агнес, чтобы она не изменила ему. Он должен был замещать брата и всюду сопровождать Агнес. Такой порядок вполне устраивал Агнес, и она охотно позволяла Яну охранять себя. Ян очень серьезно относился к своим обязанностям, и пока я не отбил у него Агнес, он даже не понимал, что сам влюбился в нее. Его ревность не знала границ, и мы поссорились навсегда. Он подговорил товарищей Улы, — большинство из них тоже были рыбаками, — и два раза они поколотили меня, причем один раз весьма основательно. Несколько часов я провалялся без сознания в чужой подворотне за то, что «отбил девушку их товарища». Не знаю, кого они имели в виду, Яна или Улу. Через несколько недель Ула вернулся домой, но сам он довольствовался тем, что издали кричал мне бранные слова.