Славные ребята

Он вернулся в отель. Поднялся в номер, разложил бумаги и велел соединить себя с дворцом.

Он работал уже часа два, когда зазвонил телефон; писал он так усердно, что сумел даже вставить в статью две-три идейки и остался доволен стилем.

— Вас вызывают, не кладите трубку.

И сразу послышался робкий голос:

— Алло!.. Я тут внизу… Можно к вам подняться?

— Кто говорит?

Вопрос был задан лишь затем, чтобы подавить нелепое волнение, Марк отлично знал, что говорят не из дворца, хотя звонить должны были именно оттуда, и не из французского посольства.

— Я тот самый, что съел вчера все сандвичи… Помните?

Еще бы он не помнил! Слишком хорошо помнил!

— Ладно, сейчас спущусь.

— А может, мне подняться?

Марк поколебался с секунду, недоставало еще, чтобы у того создалось впечатление, будто он испугался. Но не набросится же на него этот мальчишка, этого-то он не допустит. Значит, право выбора за ним. И если он предпочтет бар…

— Нет, я спущусь. Подождите меня в баре.

И повесил трубку.

Закончить начатую фразу, ополоснуть лицо. Так или иначе, он вовсе не намерен бросаться по первому зову посетителя.

Однако вскоре он уже любовался безукоризненным овалом лица юноши. А тот со вчерашнего дня вроде бы даже постарел. Еще бледнее, чем накануне, глаза ввалились, лицо осунулось, похудело. И все то же детское выражение, пленившее вчера Марка, но на сей раз даже ни тени улыбки на губах.

Мальчик сидел, но при появлении Марка поднялся с табурета. От вчерашнего вызывающего поведения ничего не осталось.

— Здравствуйте.

Повадки вежливые, чуть ли не униженные.

Марк удержался и не спросил: «Голодны?»

Про себя-то он подумал: «Жрать хочешь?»

А вслух проговорил:

— Каким добрым ветром тебя сюда занесло?

Сам не зная почему, он обратился к мальчику на «ты». Ведь он еще ребенок.

Юноша попытался улыбнуться, но лицо его исказилось гримасой.

— Добрым ветром… Это как сказать…

— Ну, значит, плохим? Если так лучше звучит.

Подошел бармен.

Марк повернулся к своему гостю:

— То же, что вчера?

Легкое движение головой, даже не согласие, опередило слова Марка.

Повернувшись к своему гостю, Марк произнес:

— Значит, мы говорили… Ладно, будем считать, что ничего не говорили. Начнем-ка лучше сначала… Как тебя звать?

— Пьер.

— Вот как, а я думал Ален.

— Если вы знаете, то зачем спрашиваете?

— Так все-таки — Ален или Пьер?

— Как хотите… Здесь меня называют Ален.

— Ну, а в Париже?

— В Париже тоже Ален.

— Тогда зачем же ты говоришь Пьер?

— По-моему, это мое право. Я делаю, что хочу. Насколько мне известно, я вам ничем не обязан… разве вот только сандвичи.

— Ладно, ладно, не заводись, просто мне хотелось понять.

— Понять, понять. Только одно и твердите. Будто самое главное понимать. Будто можно понимать. Я сам не знаю, почему сказал «Пьер». Сказал потому, что я свободен, потому что говорю, что хочу говорить.

И устало добавил: — Но какое все это имеет значение — имена, слова.

— Возможно, и не имеет, но любая ложь — это не пустяки, даже совсем не пустяки.

— Вы-то вот знаете разницу между ложью и правдой?

— Конечно, и очень точно знаю.

— Выходит, вам повезло! Я никогда не знал, да и в нашей семье тоже никто не знал.

Он зашел дальше, чем хотел, фраза сама сорвалась с его губ. Помолчав немного, он добавил:

— Не знаю, почему я так сказал, у меня семьи нет…

— А ты же говорил, что у вас отель?

— Ах, верно, я вам так сказал… И все равно семьи у меня нет. Ни здесь, ни там. С этим покончено. Отрезано, да, да… А я и забыл, что я вам об этом сказал.

Такой у него был печальный, такой усталый вид, что Марку захотелось его утешить, приласкать как ребенка, заставить его разговориться, пусть поделится своими горестями и печалями, а вдруг легче станет. Только вот этого и нельзя. Если бы мальчику вчера не пришли в голову грязные мысли — от которых Марк даже покраснел, возможно, впервые со дней своего отрочества, — он пригласил бы его к себе в номер, уговорил бы принять ванну… Но после того недоразумения, замаравшего их только что зародившиеся отношения, об этом и речи быть не может.

Бармен притащил блюдо сандвичей, и они исчезли в одну минуту. Ясно, мальчик ничего не ел со вчерашнего дня.

— Я хочу перед вами извиниться. Конечно, я не из-за еды пришел… — и вдруг умоляюще добавил: — Вы верите мне, да?

Сказал так, будто вся его жизнь зависела от ответа или молчания Марка.

— Ну конечно, верю. А по правде-то, почему ты пришел?

На лице мальчика снова застыла маска растерянности.

— Не знаю… Хоть бы я сам знал. Просто потянуло к вам что-то непонятное, потянуло ужасно. Как будто вы спасете мне жизнь. Но ведь мне ничего не грозит. Такая вся это глупость, со мной это впервые.

— Понимаю, отлично понимаю.

— Понимаете! Ничего вы понять не можете. Это очень сложно.

Неожиданно для Марка он уронил голову на стол, спрятав лицо в ладонях.

— До того сложно…

Марка охватил нелепый страх: а что, если мальчик сейчас начнет реветь? К счастью, кроме них двоих, в баре никого не было, в эти часы сюда не заглядывали посетители.

А мальчик продолжал:

— Надо бы вам все-таки объяснить… вы со мной так ласково говорили, я и забыл, что так вообще говорят. Наши парни тоже милые, но это совсем другое. Видите ли, я здесь уже шесть месяцев… — Он снова весь окаменел: — Впрочем, я не собираюсь рассказывать вам свою историю… Потому что истории-то никакой нет.

Молчать. Если Марк промолчит, мальчику легче будет разговориться. Главное, не понукать его, стушеваться, не перебивать.

И в самом деле, после долгой паузы Ален заговорил снова:

— Шесть месяцев, даже трудно поверить.

Говорил он словно бы для себя самого.

— Все равно: шесть лет или шесть часов. Видите ли, здесь времени не существует. Оно обесценено. Если прибавить еще три месяца на путешествие, то вот уже девять месяцев, как я ушел из…

Фразе так и не суждено было быть оконченной. И вдруг, словно очнувшись, юноша добавил серьезным тоном:

— Вот почему я сюда приехал.

Интересно, какой предлог он изобретет?

— У меня есть один дружок, он живет здесь уже много лет. Хороший малый, хоть и другого поколения. Уже за тридцать. Таких здесь немного.

Марк догадался, что Ален хотел сказать «стариков».

— Он работает, и, как у нас принято, все идет в один котел. Он делает гравюры по дереву, по-моему, он просто гений. Если вам интересно, можно пойти посмотреть. Просто потрясно. Может, заинтересует вас или вашу газету… Конечно, вы не обязаны покупать. Просто он покажет вам свои штучки, ему это самому приятно. Но он берет дешево: доллар за гравюру, а ведь у него большие расходы, прекрасная бумага, они под номерами и все такое прочее. Даже меньше доллара берет, если купить сразу несколько.

— Да здравствует твой друг гравер.

— Он живет с одной девушкой. Они вдвоем живут, а это в Катманду редкость. Правда, бывает, иногда приютят какого-нибудь приезжего. Она славная девочка, датчанка. Она беременна, и оба радуются, что скоро их будет трое. Я за них ужасно беспокоюсь, а они хоть бы что. Я все время беспокоюсь, как-то они извернутся. Но в конце концов нас здесь небольшая группка, мы займемся младенцем. Ведь тут много чего нужно, разные штуковины, молоко… бесконечные стирки…

— Ален, сколько тебе лет?

Мальчик выпрямился, словно его оскорбили, пожал плечами и дерзко бросил:

— Восемнадцать… А вам-то что?

И подозрительно замолчал.

Марк, поняв, что дальнейшего разговора не получится, поднялся.

— Ну что ж, пойдем, поглядим твоего дружка. И он, и его гравюры меня заинтересовали.

Опять пришлось проходить мимо портье. Марк даже расстроился, поймав его презрительный взгляд. Когда они прошли, портье подчеркнуто громко кликнул грума и велел ему немедленно подмести пол, потому что после «этих людей» на циновке остались подозрительные, хотя еле заметные, следы пыли.