Запятнанная биография

Девочки храбрились, рассказывали что-то веселое, пока Фомка, тащивший их легкий чемодан, не остановился и не спросил:

— А сколько Тарасу Андреевичу дали?

Девчонки замолчали, потом Ганна ответила коротко: «Десять».

— Никому здесь не говорите.

— Конечно. Мы понимаем.

И самым ужасным было то чувство, которое ощутил Габони в Фомке: Фомка был доволен, что у них теперь тоже нет отца!

Но, несмотря на то, что теперь у Леси и Ганны тоже не было отца (он исчез загадочно, как все отцы, потому что о нем больше никогда не вспоминали), так вот, несмотря на это, снова праздником потекло лето. Дома девчонки только завтракали и ужинали, а так — все время на улице.

Обязанностей было мало. Одну очень любили — пасти «в очередь» стадо улицы Застанция.

С вечера Бабушка готовила холщовую торбу со всякими яствами: большими ржаными пирогами с вишней, нежным бруском сала, бутылкой молока, двумя бутылками восхитительного «ситро» и даже круглыми конфетами с начинкой из патоки в газетном кулечке.

Вообще-то пас Габони, он бдительно следил за дисциплиной коров, покусывая их за ноги, чтоб не разбредались, пока вся компания (мальчишки конечно же увязывались тоже) играла в подкидного дурака.

Они, конечно, были беспечны и иногда могли пропустить самое главное — довольно отвратительную сцену, когда бык взбирался на одну из коров, а в их обязанности входило доложить вечером об этом факте хозяевам коровы.

Но они только сначала испытывали интерес к событиям подобного рода. А потом просто не обращали внимания, и если бы не Сережа со ставка, не избежать больших скандалов. Сережа, понимая, как важно покрытие для хозяев, следил и сообщал вечером. А хозяева записывали.

Но самой противной обязанностью был сбор смородины.

Этой смородины, посаженной вдоль дорожки, ведущей в сад, росло несметное множество, и собирать ее на солнцепеке было истинной казнью.

Мальчики не помогали. Их самих запрягали в этот рабский труд.

Сестрицам выдавали скамеечки и тазики, и они, сидя у кустов, обрывали черные ягоды. Но тазики наполнялись слишком медленно, а жара не спадала почти до самого вечера, и Бабушка была непреклонна и требовала работы почти до сумерек. Смородина могла начать осыпаться, а ей она нужна была для того, чтобы насыпать ее в большие бутыли, нацепить на горлышки соски, поставить эти бутыли на подоконники и все время наблюдать за ними. Это была ее любимая игра — каждый день подходить, колдовать над бутылями и разглядывать их.

Габони очень переживал: он ничем не мог помочь Лесе.

И вот однажды, когда жизнь уже казалась невыносимой, неожиданно пришла не то чтобы свобода, но возможность устроить перерыв и сбегать на реку.

А произошло это вот как. Один раз Гуля сказала Ганне: «Сестра, передай мне тазик». Казалось бы, ничего особенного, но рядом была Бабушка, она напряглась и насторожилась.

Дело в том, что, будучи необычайно набожной, она ну просто, можно сказать, ненавидела соседей Овчаренок.

За что ненавидела — непонятно. Те жили тихо, не пили, не скандалили, правда, в храм не ходили, а по воскресеньям пели в хате вместе с гостями. Гости называли друг друга «брат» и «сестра».

Бабушка шипела: «Штундисты!»

И вот Ганна сказала так Гуле: «Сестра, передай мне тазик», а та, покосившись на Бабушку, ответила нежно и протяжно: «Возьми, сестра». И так они стали переговариваться, без конца передавая друг другу тазик, и Леся с Тамарой стали так переговариваться, и Фомка тоже стал называть девочек не по имени, а «сестра».

Габони просто кожей чувствовал, как нарастал гнев Бабушки, он просто кипел внутри нее, не находя выхода. Она терпела, терпела, потом крикнула: «А ну геть, витциля!»

А им только того и нужно было; они как сумасшедшие понеслись к реке и там орали от радости и валялись, корчась от хохота, на песке.

И все-таки они не стали злоупотреблять и до пополудни честно трудились над кустами. Только потом начинали мяукать: «брат, сестра…», и Бабушка от невыносимости прогоняла их.

Но сбор смородины был ничто по сравнению со сбором колосков на уже скошенном колхозном поле.

Катя была против этих опасных мероприятий, кричала на Бабушку, повторяя слово «статья» и «я председатель сельсовета», но Бабушка делала вид, что не замечает, как они собираются «по колоски».

Колоски собирали для Сережи и его братика, и была в этой затее какая-то опасная тайна. Валяющиеся на земле колоски почему-то нельзя было собирать, и как только в поле зрения появлялась бричка председателя колхоза или бригадира, а еще хуже — верховой, нужно было бросать торбу, набитую колосками, и бежать.

Такое случалось редко, и все же Габони бдительно следил за дорогой. Но однажды наскочили верховые, догнали самого высокого и худого Сережу и очень сильно исхлестали его плетками.

Бабушка выхаживала его несколько дней, носила в их землянку возле ставка еду или посылала кого-нибудь, а вечером обязательно приходила сама и чем-то мазала длинные красные рубцы.

Она вообще любила Сережу, и Лесе однажды досталось из-за него.

Бабушка всегда сажала Сережу с братом вечерять, и как-то все побежали в кино, а Леся замешкалась, и Сережа, конечно, тоже возле нее. А Габони это кино вообще даром было не нужно, он ждал Лесю, чтобы проводить.

Леся покрутилась возле зеркала и — на двор. Бабушка за ней: «А вечерять?»

— Ну баб, нам некогда, — заныла Леся. — Мы в кино опаздываем!

— Успеете. Хлопчики, идите сидайте за стол!

И, когда мальчики ушли в хату, хлестнула Лесю хворостиной по ногам.

— Дурка!

Какие мелочи помнятся! Какие давние времена!

Девчонки бывали иногда без трусов. И тут надо было ловить момент. Кое-что можно было увидеть, если повалиться на спину. Девчонки, думая, что он играет, садились около него на корточки и трепали его по животу, а он в это время разглядывал их пахнущие чем-то прекрасным письки в золотистом пушке.

Много чего происходило за лето.

Мальчики разгрузили на станции платформу с суперфосфатом и на заработанные деньги вечером устроили девочкам угощение — купили в станционном буфете «ситро» и пирожки с печенью.

А через несколько дней у них на ногах образовались от суперфосфата жуткие язвы. Первый заметил язвы Габони и начал их лизать — лечить. Правда, Митьке Леваднему не стал лизать: у него есть свой пес для этого — Мальчик, но Мальчик не лизал, сказал, что противно. А Габони было не противно.

Печаль потихоньку подступала после Яблочного Спаса, потому что близился день ее отъезда.

Когда же все кончилось? В то последнее ужасное лето. Когда вернулся Илько. А за ним Дядя Ваня.

Но вернулся он не Дядей Ваней, а Иваном. Он тогда еще размышлял, отчего люди так сильно меняются. У них, собак, никто не менялся до самой старости; ослабевали, дряхлели, но характер оставался прежним.

Например, Мальчик. Он всегда был шкодливым и, по сути, недобрым к людям.

Однажды он устроил пожар. Тамара сдуру разожгла маленький костер около скирды сена, что-то там вроде варила. Край скирды уже занимался, но Мальчик, вместо того чтобы позвать кого-нибудь из взрослых — Бабушку или Ганну, ну Фомку в крайнем случае, позвал Лесю, а в скирде была нора, которую вырыли девочки, это была пещера для игры.

Как уж этот мерзавец заманил Лесю в пещеру, неизвестно, но скирду потушили с помощью ненавистных штундистов — соседей Гусарей и Овчаренко, и мало того, что Леся чуть не сгорела, ее еще и выпороли розгами: хитрая Тамара сумела все свалить на нее.

Леся долго плакала в дальнем углу сада под калиной, и он слизывал ее слезы.

Мальчику тогда здорово досталось. Даром что он был меньше лохматого пса, но драться умел, так вцепился ему в морду, что чуть не порвал глаз, да и порвал немного веко, честно говоря.

Они не общались после этого долго, и Мальчик вылаивал из-за забора, что он презирает его за любовь к зассанке: «Беги, беги выслуживайся, урод!»

Габони не отвечал, а потом, когда москвичи уехали, они помирились.