Подарок

— Я с изменниками не разговариваю! — презрительно выдавил из себя капитан.

Виктор смерил пленного внимательным взглядом.

— А я не собираюсь разговаривать с убийцей, — произнес Виктор, но, опомнившись, продолжал: — Вы наверняка должны знать семьдесят вторую пехотную дивизию, на участке которой на днях случилось следующее: группа солдат–эсэсовцев танковой дивизии «Викинг» зверски расстреляла сорок одного русского пленного из ста тридцати человек. И только решительное вмешательство в эту расправу командира дивизии полковника Хоона помешало эсэсовцам расправиться с остальными. Как вы, господин капитан, назовете этих людей?

Пленный отвернулся к окну, а Виктор продолжал, но уже совершенно спокойно:

— А как вы назовете военное руководство, которое, не владея стратегическим искусством и не имея должного военного опыта, с помощью фальшивых обещаний толкает целую армию на верную смерть, хотя заранее знает, что никакого успеха оно иметь не будет?.. Это измена, господин капитан, не так ли? — Не отрывая взгляда от пленного, Виктор продолжал: — А ваше командование, господин капитан, уготовило этой армии, попавшей в окружение, не что иное, как участь шестой армии, разгромленной под Сталинградом. Разве это не измена? Я думаю, что это самое настоящее предательство…

Офицер задрал вверх подбородок, словно ему вдруг стал тесен воротник френча, и посмотрел на Виктора, который был одет в советскую форму, мрачным взглядом.

— Германия… Что вам за дело до Германии, к которой вы повернулись спиной? Разве я не прав?

— Нет, конечно. Я ушел из рядов вермахта, но не покинул своей родины! Напротив! Если бы судьба моих товарищей была безразлична мне, то я дожидался бы конца войны в каком–нибудь лагере для военнопленных, а не был бы здесь…

Тщетно пытался Виктор убедить капитана в том, что немецкие солдаты, взятые в плен войсками Советской Армии, не будут расстреляны, что обращаться с ними будут согласно Женевской конвенции о военнопленных. Капитан, казалось, не слушал Шенка, продолжал упрямо молчать. И только тогда, когда Виктор упомянул о приезде генерала Зейдлица, который в настоящее время беседует с немецкими военнопленными, капитан Шредер заинтересовался и спросил:

— Значит, это правда, что о нем говорили? Генерал фон Зейдлиц… — И капитан замолчал.

— В Национальный комитет входит не один он, там очень много офицеров. Возможно, что вы знаете кого–нибудь из них… — Виктор назвал несколько фамилий.

— Прекратите! — перебил его пленный. — Неужели вы думаете, что я этому поверю?

— Тогда поговорите сами с генералом Зейдлицем, если разрешит майор. Генерал расскажет вам, что в Национальный комитет вошли евангелические и католические священники, писатели, люди самых различных профессий. Генерал лучше, чем кто–либо другой, знает людей, которые, можно сказать, вдохнули жизнь в это движение, ну, например, бывшие депутаты рейхстага от Коммунистической партии Вильгельм Флорин, Эдвин Хернге, Вильгельм Пик, Вальтер Ульбрихт, руководитель профсоюзов Антон Аккерман.

— Нет, я решительно не могу этому поверить, — произнес капитан, тряся головой.

В этот момент майор Кипиани встал с сундука и сказал:

— У меня такое предложение, господин капитан. Я разрешу доставить вас в резиденцию делегации Национального комитета, где вы получите возможность лично поговорить с генералом Зейдлицем. Согласны?

Капитан растерянно посмотрел на майора Кипиани и проговорил:

— Да.

— Развяжите ему руки, — приказал майор одному из солдат, — и проводите в расположение немецкой делегации.

Как только пленного увели, майор подозвал Виктора к окошку и, сунув ему в руку несколько листков бумаги, сказал:

— Прочти, да побыстрее! Нам уже пора ехать!

Виктор пробежал глазами первые строчки. Документ был написан по–немецки:

«Всему офицерскому составу немецких войск, окруженных в районе Корсунь–Шевченковский.

42–й и 11–й армейские корпуса находятся в полном окружении. Войска Красной Армии железным кольцом окружили эту группировку. Кольцо окружения все больше сжимается. Все ваши надежды на спасение напрасны…»{1}

— Завтра утром подполковник Горбунов и я должны доставить этот документ в штаб генерала Штеммермана, — объяснил Кипиани.

— Выходит, это предложение об ультиматуме?

— Это сам ультиматум, — твердо ответил майор. — Последний шанс для Штеммермана и его восьмидесяти тысяч солдат и офицеров.

Виктор понимающе кивнул и, нахмурив брови, углубился в чтение документа.

В нем перечислялись все части, попавшие в котел окружения, затем убедительно излагались доводы в пользу капитуляции: безнадежность общего положения и невозможность оказания помощи окруженным извне. Подчеркивалось, что все попытки по деблокированию провалились.

А чуть ниже он прочитал следующее:

«…Во избежание ненужного кровопролития мы предлагаем принять следующие условия капитуляции:

1. Все окруженные немецкие войска во главе с вами и вашими штабами немедленно прекращают боевые действия.

2. Вы передаете нам весь личный состав, оружие, все боевое снаряжение, транспортные средства и всю технику неповрежденной.

Мы гарантируем всем офицерам и солдатам, прекратившим сопротивление, жизнь и безопасность…»{2}

Майор с нетерпением ходил взад и вперед по комнате.

— Ну, Виктор Андреевич, — спросил он спустя некоторое время, — что ты скажешь об этом? Согласится ли Штеммерман на наши требования или нет?

Виктор недоуменно пожал плечами.

— Гм… Условия вполне приемлемые… разумеется, для разумно мыслящего командира… Однако я считаю, что Штеммерман может пойти на это…

— «Может»! — недовольно махнул рукой Кипиани. — Я вас спрашиваю: примет или не примет? Вы об этом должны лучше знать, чем я, ведь вы же немец.

— Придется подождать, товарищ майор, примет ли Штеммерман вообще советских парламентеров, будет ли он с ними разговаривать. Вы же знаете, что, решившись на такой шаг, он нарушит строгий приказ фюрера. Насколько мне известно, до сих пор еще ни один немецкий генерал не позволял советским парламентерам переходить линию фронта…

— Довольно разговаривать! — Майор перебил Виктора и, направившись к двери, сказал: — Пошли! Нам нужно поскорее попасть в Хировку!

Виктор вслед за майором вышел во двор, где уже стояла новая автомашина, оборудованная мощной говорящей установкой.

Кипиани открыл заднюю дверцу машины и увидел в ней двух связистов и Толика.

— А ты что тут делаешь? — резко спросил майор у паренька. — А ну–ка, живо марш отсюда! Мы сейчас уезжаем, но только без тебя.

Недовольный паренек вылез из машины. Когда Виктор сел в машину, Толик что–то крикнул ему, но Виктор не разобрал слов из–за шума мотора. Он только заметил, что парень сжал кулаки, а взгляд его сделался злым.

Виктор помахал парню рукой. Чем дальше он отъезжал, тем злее становилось лицо оставшегося на дороге паренька, поднявшего крепко сжатые кулаки.

Майор Кипиани сидел, прислонившись спиной к стенке, и смотрел в окошко напротив, не обращая, казалось, никакого внимания на внезапно разбушевавшуюся непогоду. Вот уже несколько дней погода резко менялась: то наступали по–весеннему теплые дни, то вновь возвращалась суровая зима.

— У мальчишки трудная жизнь, — неожиданно заговорил майор, не глядя в сторону Виктора. — Видимо, он очень любил своего отца, гибель которого так тяжело переживает. Если бы ты видел его лицо, когда он мне рассказывал о рукоятке ножа, которую вырезал ему отец! Он говорил о ней как о какой–то святыне, его глаза светились любовью. — Майор замолчал.

— А Толик не говорил, что это была за рукоятка: простая или какая–нибудь резная, фигурная? — спросил Виктор майора после небольшой паузы.

— Разумеется, фигурная, — ответил майор. — На ней были изображены два дерущихся медведя.

Виктор задумался и опустил голову. Мысленно он попытался представить себя в положении Толика. Он понимал, как сильно паренек должен ненавидеть тех, кто убил его отца. Для него все они были фашистами, так что нет ничего удивительного, если ненависть Толика распространяется на всех немцев. Виктору казалось, что он все еще видит, как парень стоит с крепко сжатыми кулаками и ненавидящим взглядом. Более того, ему даже почудилось, что он слышит, как Толя говорит: «Всех их нужно расстреливать!»