Привязанность

Возможно, что-то в ее собственном характере провоцировало предательство. Если это могло представляться складом ума, свойственным жертве, то правдой было обратное: юрист по образованию и по наследству, Джин никогда не принимала судьбы, лишенной ответственности, и она знала, что в браке своем была, как выразилась бы ее дочь, активно пассивной. Вплоть до того вечера в магазине видео ей хотелось быть такого рода девушкой, которая не только ходит на Майский бал, но и флюгером вертится над освещенным зарей фонтаном в промокшем и, возможно, разорванном желтом платье. Но Марк все это переменил. Он был художником, с успехом проведшим персональную выставку. И она больше не беспокоилась из-за того, что окончит университет с юридическим дипломом, не признаваемым в ее собственной стране. Это не имело значения, потому что Джин не собиралась жить в Америке.

Она, однако же, не рассчитывала, что он оставит свою работу. Они поженились поздней осенью после ее выпускных экзаменов, и Марк постепенно перестал делать коллажи. Невзирая на ее протесты, он даже вышел из числа участников групповой выставки в Музее современного искусства в Оксфорде. «О художнике надо судить по тем выставкам, от которых он отказывается», — вот как он это подал, пускай даже отказываясь быть художником. Заказ от друга семьи — логотип компании, затем рекламная кампания — перерос, подобно всем его предыдущим работам, в головокружительный коммерческий космос. Вскоре заказы сыпались как из рога изобилия. Джин полагала, что своим успехом он обязан присущему ему детскому мировоззрению, тому, что основная его цель состояла в том, что доставлять удовольствие самому себе. Он вкалывал долгими часами, но всегда производил впечатление человека, занятого игрой. Когда он навсегда оставил искусство, то сделал это без колебаний; его жизнь станет самым большим и самым лучшим коллажом, сказал он, и поместил веснушчатый нос Джин в центр своей вселенной — и нос Виктории тоже, когда та, изящная шестифунтовая посылочка, появилась на свет весной 1983 года.

Так что же пошло не так? Оба они были непоседами и путешествовали, беря с собой малышку Вик. Он любил рынки и иноземные системы знаков; Джин нравилось находиться вместе с ним в дороге, и вот они здесь, по-прежнему в дороге. Она оставила свою юридическую карьеру даже прежде, чем та началась. Ей только что исполнилось двадцать три года, когда она отказалась от своей фамилии и своей страны. Теперь ее с болезненной силой уязвляла мысль о том, что она была безумно опрометчива, из-за чего ее изоляция с Марком не могла не стать полной. Все эти годы она верила, что их великолепная разделенная изоляция, их чувство сдвоенности проистекали из достаточности страсти и близости. Теперь она видела, что это он, вполне вероятно, мог держать ее в отрыве от мира, сохраняя прекрасную базу, с которой имел возможность осуществлять вылазки. Чтобы сохранить сложность ее положения, он даже нашел ей работу. В то время она еще иногда писала юридические статьи, бывшие развитием того, что писала она для «Cherwell», оксфордской студенческой газеты. Но именно Марк предложил ей писать на темы здоровья, чтобы ей было чем себя занять во время ее заточения. Она ухватилась за это старинное слово, не осознавая, конечно, насколько длительным этому заточению предстояло стать.

На протяжении последних четырех месяцев перед рождением Виктории преэклампсия [18] держала Джин в горизонтальном положении. Марк смешивал им коктейли (для нее — праздничный девственный пунш), пока она зачитывала самые свежие записи в дневнике, который выступал в роли ядра ее колонки, эти идиосинкразические и вызывающие привыкание размышления через призму тела: высокое кровяное давление, вызывающее тревогу удержание жидкости, странная моча… Марк с обычным своим энтузиазмом всучил несколько ее страничек своему клиенту, владельцу журнала «Миссис», и вскоре его инстинкт подтвердился тысячами новых подписчиков. Кто мог предсказать такой широкий беззастенчивый вуаеризм, породивший больше читательских писем, чем когда-либо получал этот журнал?

В пятую свою годовщину эта колонка, «Наизнанку с Джин Хаббард», стала продаваться для одновременной публикации в различных изданиях — в честь чего гордый Марк поднял бокал заранее припасенного шампанского, а Виктория, которой пяти лет еще не было, нарисовала пальцем картинку — и теперь появлялась также в шотландском еженедельнике, в свободно субсидируемой газете в Ирландии и в новом русском женском журнале, от скудных гонораров которого Джин отказалась, чтобы иметь возможность достичь через загубленные степи более нуждавшихся женщин, у многих из которых — как они ей писали — за спиной было по полдюжины кухонных абортов. Новый агент пристроил ее в австралийский журнал «Her Own» и в «молодой» «American Splash», где ее колонке присвоили вводящее в заблуждение заглавие «В ваших башмаках» и стали сопровождать ее не марочного размера фотографией автора, но изображением модной туфельки на остром, как стилет, каблуке. Годы открыли ей доступ и в другие журналы, принесли постоянно увеличивающийся поток писем, а также приглашений на общественные мероприятия. Но в целом Джин и Марк продолжали на протяжении все более длительных отрезков времени оставаться затворниками.

Теперь она пыталась определить, имелись ли какие-либо соответствия их приступам уединенности — скажем, совпадающие по времени периоды воздержания от секса или же другие намеки на неверность. Ничего. Их частые поездки — будь то вместе или порознь, когда Джин ездила с Вик к родителям в Нью-Йорк, а Марк гонялся на континенте за новыми клиентами — разуверили друзей в их надежности в качестве обеденных гостей и позволяли им увертываться от тех приглашений, которые они все же получали.

Они любили воображать, что живут в другой стране, и путешествовали, как только предоставлялась возможность, — но работа и школа входили в сговор, чтобы большую часть времени держать их в Камдене. Так что когда Вик поступила в университет, Марк перевел себя на роль, несвязанную с администрированием. («Как насчет “гения, в данном месте не проживающего”»? — спрашивал он у жены, подыскивая название должности.) Когда он описал Сен-Жак, восхитительно далекий, по-настоящему не открытый и не лежащий на пути куда-либо еще, Джин незамедлительно позвонила Макею, своему редактору, чтобы обсудить небольшие смещение акцентов в ее колонке: пришло время подарить чудесным читательницам «Миссис» весь мир.

Про себя же Джин думала: на этом острове они будут étrangers, иностранцами, но также и чужаками, причем эта их чуждость будет вполне законной — не причудой, а просто фактом. Они будут не снобами, но стоиками, в тропическом, офранцуженном окружении. Можно ли желать чего-то большего?

Для того чтобы «закрыть» их лондонскую жизнь, никто не приложил больше сил, чем Виктория. Она разбрасывала нафталиновые шарики с театральным рвением телевизионного повара. То, как она укладывала вещи в коробки, снабжала последние ярлыками, запечатывала их и штабелировала, можно было бы заснять в качестве тренировочного видеофильма: сжигайте жир, пока пакуетесь. Когда приблизился день отъезда и лихорадка приготовлений усилилась, Вик стала также и отвечать на письма читателей в качестве «Джин Хаббард»; она была верна прямому стилю матери и лишь раз или два, скуки ради, позволила проскользнуть чарующим или высокомерным ноткам. Для отца она в своих любимых магазинах вышедшей из моды одежды собрала полный комплект тропической униформы (успешно справившись с его строгим указанием: никакой бирюзы и никаких пальм), зная, что униформе этой придется стать одним из экспонатов его смелой коллекции городских костюмов, в которой уже имелись зеленый, как кузнечик, габардиновый, красный в тонкую полоску, темно-синий шелковый с воротником, как у Неру, и незабываемый трехбортный серый фланелевый костюм, разработанный им самим со средним рядом пуговиц: придуманный в шутку и, как и все остальные, изящно пошитый.