Называйте меня пророком

Однако Енисеев постарался не дать отразиться на лице пронесшимся в его голове сомнениям и скромно сказал:

— Я рад, что всё так получилось.

— Но как… как вы это смогли узнать?

— Вам интересно?

— Очень, — призналась девушка. — Меня подобные вещи вообще интересуют. Но лично я с ними никогда не сталкивалась. Это первый раз. А знаете, что думает моя подруга? Что вам это всё сказал ваш сосед, военный летчик.

— Отдаю должное ее наблюдательности и логике. Я действительно говорил с ним о заглохших двигателях, но он мне сказал только то, что мы можем лететь и на одном моторе. Присядем? — Енисеев указал на кресла в холле, возле бара.

— Давайте, — тут же согласилась девушка.

Вот он — первый искренне заинтересованный, невраждебно настроенный слушатель! Так, может быть, и поведать ей всё — с самого начала? Енисеев уже физически страдал от невозможности высказать людям всё, что чувствовал он и не чувствовали они. И тут он впервые, пожалуй, понял весь ужас своего положения. А что рассказывать? О напророченной им в детстве войне в Афганистане, которая началась, когда девушка и на свет-то, небось, еще не появилась? Его предсказание в самолете было самым эффектным и приятным для тех, кто его слышал. Другие пророчества — особенно политические — были и непонятны ввиду их сложной предыстории, и неэффектны, и малоприятны. Исключение составляло предсказание о Путине, но оно без фотографии бюста Цезаря выглядело бы не очень убедительным. Лично для Енисеева политические пророчества были ценны тем, что были связаны с его нравственными обличениями окружающего мира, но эта связь была еще ни для кого не очевидна, кроме него самого. Да и сам он скорее предполагал наличие связи между своими обличениями и предсказаниями, чем наблюдал их воочию. В этом, в сущности, и была его главная проблема. О чем же он мог поведать этой ждущей необычных объяснений девушке? О тайной его мечте, что он и такие люди, как он, в существование которых он верил, помогут человечеству снова обрести ту утраченную идеальную форму бытия, когда во главе народа стоит вождь-пророк, направляемый Самим Богом? Тогда она подумает, что связалась с каким-то сектантом, как, например, решили выслушавшие его как-то в участке милиционеры.

Енисеев приуныл. Он, ссутулившись, сидел за столиком, глядел на пепельницу, а девушка глядела на него. Пауза затянулась.

— Чай, кофе? — встрепенулся Енисеев.

— Чай… или кофе, неважно. Вы обещали рассказать мне…

— Да, то есть нет. Я ничего не обещал. Мне бы хотелось, конечно, удивить, поразить вас, привлечь ваше внимание, но…

— Не понимаю, о чем вы. Расскажите, как вам удалось узнать про двадцать минут и неделю? Вы разбираетесь в авиации?

— Совершенно не разбираюсь, — рассмеялся Енисеев и, подумав, признался: — Я пророк.

— Как? Пророк? Типа Глобы?

— Глоба — астролог. А я пророк или думаю, что пророк. Если вы полагаете, что я знаю, как предсказал насчет двадцати минут и недели, то вы ошибаетесь. Лично я объясняю это просто: вы мне, наверное, понравились.

Однако девушка совершенно не была настроена на игривый лад.

— Но как это связано с работой двигателей? — допытывалась она.

— Стало быть, как-то связано. Вы удивитесь, но всё в этом мире связано. Даже человеческая приязнь и работа авиационных двигателей. Надо лишь уметь видеть узелки. Но это дано не каждому.

— А вам дано?

— Увы, не дано. И это меня мучит. Я вас просто с подругой успокаивал, видя ваши несчастные лица. Но всё вышло именно так, как я сказал. Такое уже со мной бывало, но, правда, это никогда не имело отношения к избавлению от какой-то опасности. Тем не менее, я должен вам сказать, что, напророчив вам в самолете хороший конец, я и сам тут же преисполнился уверенности, что так всё и будет. Ну, если не считать недели в Иркутске: я это брякнул и забыл. Приятно было увидеть, что напророчил правильно.

— Так вы никогда этим специально не занимались?

— Специально — никогда. То есть мои пророчества были, конечно, связаны с тем, что я делал, но меня о них никто не просил, и сам я еще за секунду до предсказания ни о чем подобном не думал.

— Здорово… — девушка задумалась, от чего ее изогнутые тонкие брови забавно превратились в треугольники. — Так, может быть, ваше предсказание оттого и сбылось, что вы нас с подругой пожалели?

— А, вы намекаете, что для меня необходимым импульсом могут являться добрые чувства. Должен вас разочаровать: предыдущие удачные пророчества вызывались чувствами совсем не добрыми. Хотя отчасти вы, наверное, правы: последний опыт показал, что и добрые чувства способствуют предвидению.

— Как жаль, что это у вас всё получается случайно! — воскликнула девушка. — Слушайте, а может быть, вам стоит поучаствовать в «Битве экстрасенсов»?

— Нет, не стоит. Это же шоу.

— То есть вы думаете, что там всё ненастоящее?

— Насчет всего не знаю, но вижу, что участники появляются и в других телешоу, причем идущих в тот же день. А потом, я ведь не экстрасенс и не собираюсь развивать свои скромные способности для того, чтобы разгадывать загадки и раскрывать преступления. Я хотел бы стать пророком, если мне, конечно, это суждено, но меня совсем не прельщает карьера колдуна или бытового предсказателя.

— А в чем разница? Чем занимаются пророки?

— Занимаются — не то слово. Пророки живут, но мир ощущают по-другому, нежели остальные люди, с полным проникновением в суть всего, происходящего в мире. Всего, понимаете? В том числе и того, что другие люди не видят и не слышат. Помните, у Пушкина в стихотворении, которое вы, наверное, учили в школе?

Мне довелось испытать нечто подобное лишь в детстве, перед тем как я предсказал войну в Афганистане…

— Наконец-то я поняла, о чем в этих стихах идет речь! — призналась девушка. — А то меня всегда сбивали эти гады морские…

Енисеев и Надя, как звали стюардессу, подружились. Судьба неожиданно подарила им недельный отпуск, лучше которого Енисеев не проводил за всю свою жизнь. Летнее кафе на берегу Ангары, чувство беззаботности и свободы, солнце, играющее в водах мощной реки, опрокинутое в них высокое чистое небо с перистыми облаками… Причудливые каменные купеческие дома на широких улицах, дивные цветники, такие неожиданные в сибирском городе… Легкая грациозная фигурка Нади, взбирающейся на гранитную кручу возле Кругобайкальской железной дороги… Необозримая синяя гладь Байкала, на которой внезапно появлялись усатые морды и маслянистые спины нерп…

И полдень в номере с задернутыми шторами, разбросанная по комнате одежда; светлое лицо Нади на подушке, изгибы ее гладкого тела, от прикосновения к которым перехватывало дыхание у Енисеева, быстрый, как у птицы, стук ее сердца, неожиданная сила ее тонких рук, задрожавших и обмякших, когда она тихо застонала, но вскоре сомкнувшихся на его спине с новой силой; короткие провалы в сон и внезапные, с ударом сердца, пробуждения, после которых, еще не открыв глаз, они снова, как капельки ртути, льнули друг к другу, гибко сплетаясь руками и ногами, словно не желая оставлять и малейшего зазора между собой.

День мелькнул и пропал. Тихо дыша, Надя спала на груди у Енисеева. Ночью она вдруг вскочила с постели.

— Сколько времени? Где часы? Где мобильник? Сумочка?

Не открывая глаз, Енисеев зашарил рукой по тумбочке, ища ночник. Вспыхнул свет. Нагая Надя, гибко наклоняясь, поднимала и бросала в беспорядке разлетевшиеся по всей комнате вещи. При взгляде на нее у Енисеева снова перехватило дыхание.