Возвращение

— Что? Мы победим! Индия уже перед нами. Остался всего один шаг. Я должен ехать и увидеть Индию.

— Это, видимо, на других фронтах в районе Тихого океана обстановка тяжёлая.

— Это всё ложь. Наша стратегия состоит в том, чтобы заманить противника на территорию Японии и дать ему там решительный бой. Императорский генеральный штаб объявил об этом, а он не обманывает. Я верю этому. Даже императорский генштаб не должен обманывать такой добропорядочный народ как японский.

Саэко промолчала.

— Раз уж я попал в эти края, то хочу хотя бы взглянуть на Индию. Так что мы расстанемся на некоторое время…

— Поезд сегодня утром?

— Да. Я не смог достать место на самолёт, но поездом тоже хорошо. Мне нравится путешествовать не спеша, вместе с местными жителями. Для меня это даже интересней, так как по пути могу сделать некоторые наброски. Я был в Париже и досыта насмотрелся на тамошних цивилизованных людей. Когда смотришь на лица местных жителей, то иногда видишь на них следы бога или Будды, может, это следствие их невежества. Они очень милые люди. Их лица в отличие от людей цивилизованного общества не запачканы знаниями, не выглядят усталыми… Я встречал очень красивые лица среди них… Но простите меня, госпожа Такано. Вы хотите спать. Только позвольте мне поспать здесь до утра. Я очень устал.

— Господин Онодзаки, может быть, я очень настойчива, но я хочу знать, разрешили ли вам военные ехать в Импалу?

— «Обязательно, поезжайте», — сказали они. Я думал, что будет трудно получить разрешение армии на поездку, но они с радостью согласились.

— Если это так, то тогда езжайте. Завтра утром мы ещё увидимся. А сейчас я тоже хочу спать.

— Но специально не вставайте утром. Я не еду куда-либо в особо опасное место.

— Давайте я устрою вам более удобное место для сна…

— Нет, нет, здесь хорошо. Если сравнить с тем, что на передовой, то здесь просто рай.

Убедившись, что художник улёгся на прежний диван, Саэко поднялась на второй этаж. Войдя в спальню, она закрыла дверь на ключ и выключила всюду свет, оставив только маленькую лампу у кровати.

С тех пор как она приехала на Юг, Саэко приобрела привычку принимать холодную ванну утром и вечером. Сейчас она уже готовилась к этому ритуалу и начала распускать пояс кимоно, когда услышала хриплое пение ночной птицы в зарослях сада. Она испытывала приятную усталость в руках и ногах, и всё её тело горело. Её охватило чувство лени, но она продолжала раздеваться и скоро уже почувствовала на своём слегка прикрытом теле прохладный ночной воздух, который проникал из сада через москитную сетку, принося с собой запах травы и цветов.

Хотя при первом прикосновении вода показалась ледяной, Саэко, стиснув зубы, со всей силой выплеснула её на свою грудь и плечи. Её тело охватило приятное ощущение прохлады, и она, не замечая, что улыбается, расплескала воду по всей ванной комнате, как шаловливый ребёнок.

Высушив себя толстым полотенцем, она натёрла своё тело лосьоном и почувствовала, что её кожа как бы вновь проснулась. Затем она надела тонкую пижаму и легла в кровать, но вдруг обнаружила, что лежит в необычной для себя позе — её руки вытянулись вдоль тела, как бы следуя его контурам. Закрыв глаза, она лежала без движения и чувствовала, как ночной ветерок колышет москитную сетку. Издалека было слышно пение козодоя. Приближалось утро.

Не меняя позы, Саэко протянула руку под кровать и достала бутылочку из чёрного стекла, гранённого под бриллиантовые кристаллы, в которых французская фирма d’Orsay продавала духи и лосьоны. В этой бутылочке она прятала более десятка купленных ею настоящих бриллиантов.

Она вынула пробку и наклонила бутылочку, из которой, подобно крупным каплям воды, потекли на её открытую ладонь искрящиеся бриллианты. Некоторые их них упали на простыню и закатились под белую кожу её неприкрытой груди. Собирая их, Саэко неожиданно почувствовала приступ ненависти к Кёго Мория, с которым она только что рассталась, и эта ненависть ещё более возрастала от того, что её тело всё ещё сохраняло ощущения от его прикосновений.

Саэко наблюдала, как блеск бриллиантов переливался от движения её руки, подобно солнечным лучам в жаркий летний день, но сегодня эта игра цветов не радовала и не успокаивала её. Она быстро собрала бриллианты, уложила их обратно в бутылочку и, неожиданно встав с кровати, прошла сквозь сетку от насекомых к туалетному столику. В его трёхстворчатых зеркалах уже отражалась начинающаяся заря.

Достав авторучку, она начала писать письмо, которое затем положила в конверт и написала адрес: Штаб военной жандармерии японской армии в Сингапуре.

ЧУЖЕСТРАНЕЦ

Тюрьма Малакки располагалась в маленьком здании на окраине города на улице Банда Хила в районе, в котором жили только индийцы. В трёхстах метрах от неё возвышался голый от растительности холм с остатками португальской крепости, откуда открывался вид на море. На стене тюрьмы, выходящей на проезжую часть, около закрытых железных ворот была прикреплена медная пластина с надписью о том, что она была построена в 1860 году в бытность губернатора полковника Кейбене.

20 августа 1945 года у железных ворот тюрьмы остановилась автомашина с бело-голубым флагом националистического Китая, из которой вышел хорошо одетый мужчина и позвонил в звонок. В железных воротах была дверь с открывающимся изнутри маленьким окошечком, через которую посетитель передал документы на английском языке. Спустя некоторое время раздался звук поворота ключа в замке, тяжёлая дверь приоткрылась, и посетитель был впущен внутрь. Слева от него оказался кабинет начальника тюрьмы и служебные помещения, справа — глухая стена, а впереди — узкий проход с ещё одной железной дверью, ведущей к камерам заключённых, которые виднелись сквозь прутья железной решётки.

Начальник тюрьмы, наполовину голландец, прочитав документы, поприветствовал посетителя по-малайски и приказал надзирателю открыть железную дверь, ведущую к камерам. Надзиратель подошёл к камере № 16 и стал открывать её. Дверь была сплошной за исключением небольшого отверстия с решёткой в тридцати сантиметрах от пола, так что заключённый должен был стать на колени, чтобы посмотреть наружу.

Посетитель, не дожидаясь пока надзиратель откроет до конца дверь, закричал:

— Сэнсэй! Это я, Е. Я приехал за вами.

— О, господин Е, — раздался тихий голос изнутри.

Когда дверь открылась, Е увидел длинную узкую одиночную камеру с небольшим вентиляционным окошечком в дальней стене, через которое виднелся кусочек неба. Кёго встал с деревянной скамейки у стены и направился навстречу своему молодому другу.

— Вы свободны, — закричал Е, — и можете покинуть это место.

Однако Е не решился зайти в камеру и протянул свою руку из коридора.

— Что ж, значит, война закончилась, — сказал Мория.

— Да, войне всюду конец!

— И вы, китаец, любезно приехали за мной. А мои соотечественники, жандармы, кажется, обо мне и забыли.

Молодой Е проявил большое внимание и захватил с собой для Мория лёгкий китайский халат, чтобы не привлекать к нему взоры посторонних на улице. Когда машина достигла центра города, Мория заметил, что наряду с китайскими на магазинах развиваются также английские флаги, а в остальном Малакка выглядела по-прежнему. На улице Хелен-стрит ворота китайских особняков в этот полуденный зной были как всегда плотно закрыты, а золотые и ярко-красные иероглифы на панелях над воротами спокойно поблёскивали, отражая падающий на дорогу свет солнца. Со стен, как и раньше, свисали ветви бугенвилей с красными цветами.

В доме Е их ждала вся семья, собравшаяся в передней комнате. Здесь была молодая жена, одетая в кантонское платье с оголёнными руками, с двумя улыбающимися детьми, и вскоре к ним присоединился старый отец Е, который вошёл, опираясь на трость, когда в доме было объявлено об их приезде. Все они приветствовали Мория по-китайски. На его глазах неожиданно навернулись слёзы, особенно когда он увидел семилетнего сына и пятилетнюю дочь друга. Взяв их маленькие мягкие ручки в свои, Мория в глубине души поразился, что в этом мире может ещё быть что-то такое нежное. Волосы мальчика были красиво уложены, на нём были надеты короткие европейские брюки, его сестра была одета в малайское платье.