На публику

— Мне нужно ознакомиться с деятельностью молодежных клубов. Надо полагать, Дикси посещает какой-нибудь молодежный клуб?

— Нет, не посещает, — довольно поспешно сказал Хамфри.

Дугал откупорил бутылку алжирского вина. Он старательно извлек из бутылки длинным пинцетом кусок раскрошившейся пробки. Он представил пинцет на обозрение.

— Этим пинцетом, — сказал он, — я выщипываю волоски, которые произрастают у меня в ноздрях и портят мой внешний вид. Со временем я потеряю этот пинцет и уж тогда куплю новый.

Он положил пинцет на постель. Хамфри взял его, осмотрел и положил на туалетный столик.

— Дикси должна бы знать, — сказал Дугал, — что делается в молодежных клубах.

— Нет, она не знает. Она к этим клубам не имеет никакого отношения. В Пекхэме есть классовые различия и внутри классов.

— Дикси — это рабочая аристократия, — сказал Дугал. Он налил вина в две стопки и протянул одну из них Хамфри.

— Ну, я бы сказал, средний класс. Никто ведь не задается, не в этом дело, это вопрос самосознания.

— Или класс пониже среднего, — сказал Дугал.

Хамфри как бы усомнился, не звучит ли это оскорбительно. Но потом успокоился. Он сощурился, откинул голову на спинку стула и развалился в излюбленной позе Дугала.

— Дикси копит, — сказал он. — Она только о том и думает, как бы подкопить и выскочить замуж. А теперь она еще и не то надумала. Оказывается, мне тоже нужно прирабатывать, и поэтому хватит с нас и одного вечера в неделю.

— Должно быть, — сказал Дугал, — ее роковой недостаток — это скопидомство. У каждого есть свой роковой недостаток. Если она захворает, как вы на это посмотрите, вам не будет противно?

Днем в субботу Дугал прогуливался с мисс Мерл Кавердейл по большому припарковому солнечному пустырю. Мерл Кавердейл заведовала машинописным бюро в фирме «Мидоуз, Мид и Грайндли». Ей было тридцать семь лет.

Дугал сказал:

— Мое одинокое сердце обуревает меланхолия, и оно тихо блаженствует.

— Вдруг кто-нибудь услышит, что вы так говорите.

— С вами кидает то в жар, то в холод, — сказал Дугал. — Вы похожи на окапи, вот что я вам скажу, — сказал он.

— На кого?

— Окапи — редкое животное с берегов реки Конго. Оно немножко похоже на оленя, но строит из себя жирафа. Оно полосатое, изо всех сил вытягивает шею, и уши у него как у осла. В нем всего понемногу. В неволе живет всего несколько штук. Оно очень робкое.

— И чем это я, по-вашему, на него похожа?

— Тем, что вы такая робкая.

— Это я робкая?

— Да. Вы даже не сказали мне, что живете с мистером Друсом. Вот вы какая робкая.

— О, мы всего лишь дружим. До вас дошли ложные слухи. А почему вы решили, что я с ним живу? Кто вам это сказал?

— Я ясновидящий.

Они подошли к воротам парка, и, когда он повел ее внутрь, она сказала:

— Так мы никуда не придем. Надо будет возвращаться той же дорогой.

— Нет, придем, — сказал Дугал, — эта дорога ведет на гору с одним деревом и к двум кладбищам, Старому и Новому. Какое вам больше нравится?

— Не пойду я ни на какое кладбище, — сказала она и, расставив ноги, уперлась в проходе, будто он собирался тащить ее силой.

Дугал сказал:

— Можно прелестно прогуляться по Новому кладбищу. Пропасть ангелов. Красота. Вы меня удивляете. Кто вы: свободная женщина или раба предрассудков?

Она все-таки пошла с ним через кладбище и даже показала ему башню крематория, которая виднелась неподалеку. Дугал изобразил из себя ангела на неказистом надгробии какой-то могилы. Он изобразил кривобокого черного ангела со зловещей застывшей улыбкой и растопыренными в небе пальцами. Поначалу она как будто удивилась. Потом рассмеялась.

— Забавляетесь? — сказала она.

На обратном пути по тенистым улочкам-аллейкам и потом через пустырь она рассказала ему, как она уже шесть лет живет с мистером Друсом и про жену мистера Друса, которая никогда не бывает на ежегодных банкетах и вообще-то никакая ему не жена.

— Не понимаю, как они ухитряются жить вместе, — сказала она. — Никаких чувств друг к другу. Это аморально.

Она рассказала Дугалу, что разлюбила мистера Друса, но никак не может порвать с ним и не знает почему.

— Вы к нему привыкли, — сказал Дугал.

— Видимо, да.

— Но вы чувствуете, — сказал Дугал, — что в вашу жизнь закралась ложь.

— Да, — сказала она. — Вы прямо читаете мои сокровенные мысли.

— К тому же, — сказала она, — у него есть разные странности.

Дугал скосил глаза и поглядел на нее, не поворачивая головы. Он увидел, что она точно так же глядит на него.

— Что за странности? Говорите, не стесняйтесь, — сказал Дугал. — Нехорошо застревать на полуслове.

— Нет, — сказала она. — Нечего нам с вами обсуждать поведение мистера Друса. Он все-таки и вам и мне начальство.

— Я его не видел, — сказал Дугал, — с тех пор, как он принимал меня на службу. Он, наверно, забыл обо мне.

— Нет, он все время про вас вспоминал. А на днях даже вызывал вас к себе. Вас тогда не было в конторе.

— В какой день это случилось?

— Во вторник. Я сказала, что вы отлучились в связи с изучением персонала.

— Так оно и было, — сказал Дугал. — Я отлучался в связи с изучением персонала.

— В «Мидоуз, Мид» ни о ком не забывают, — сказала она. — Через пару недель он поинтересуется, что вы успели изучить.

Длинная холодная рука Дугала скользнула сзади по ее пальто. Она была такая коротышка, что рука легко доставала докуда угодно. Он пощекотал ее.

Она поежилась и сказала:

— Только не средь бела дня, Дугал.

— Средь темной ночи, — сказал Дугал, — я, чего доброго, могу заплутаться.

Она залилась грудным смехом.

— Расскажите мне, — сказал Дугал, — про самую крупную из мелких привычек мистера Друса.

— Он как ребенок, — сказала она. — Не знаю, чего я за него держусь. Я много раз могла уйти из «Мидоуз, Мид». Я могла перейти на службу в большую фирму. Вы ведь не думаете, что «Мидоуз, Мид» — большая фирма, или, может, случайно думаете? Потому что если вы так думаете, то позвольте вам сказать, что «Мидоуз, Мид» сравнительно очень маленькая. Очень маленькая.

— А я думал, что большая, — сказал Дугал. — Может быть, потому, что у вас там всюду столько стекла.

— Раньше никаких перегородок не было, — сказала она. — Все сидели на виду, даже мистер Друс. Но потом начальство захотело уединиться, и мы поставили стеклянные перегородки.

— Мне нравятся эти стеклянные домики, — сказал Дугал. — Когда я в конторе, я чувствую себя помидором, который положили дозревать.

— А когда это вы в конторе?

— Мерл, — сказал он, — Мерл Кавердейл, запомните, что я по натуре труженик. Но приходится пропадать там да сям по причине все того же изучения персонала.

Они приближались к парковым улицам, где автобусы сверкали на солнце. Прогулка была на исходе.

— О, мы почти пришли, — сказала она.

Дугал показал на дом справа.

— А вон детскую коляску, — сказал он, — выкатили на балкон без перил.

Она посмотрела и в самом деле увидела коляску на выступе перед окном третьего этажа, где она еле-еле умещалась. Она сказала:

— Да их под суд надо отдать. Там же ребенок, в этой коляске.

— Нет, это просто кукла, — сказал Дугал.

— А вы откуда знаете?

— Не в первый раз вижу. В этом доме фабрика детских колясок. А этот экземпляр для рекламы.

— Ох, я так перепугалась.

— Давно вы живете в Пекхэме? — спросил он.

— Двенадцать лет с половиной.

— И не замечали этой коляски?

— Нет, как-то не замечала. Наверно, недавно выставили.

— Таких колясок давным-давно не делают. На самом деле эта коляска стоит здесь двадцать пять лет. Видите, вы просто на нее внимания не обращали.

— Я не люблю ходить напрямик по парковым улицам. Давайте немножко покружим. Заглянем в Старый Английский парк.

— Расскажите мне еще, — сказал Дугал, — про мистера Друса. Вы с ним разве не по субботам встречаетесь?