Алфавита. Книга соответствий

Волкодав

Вызолоченная ранним солнцем река, покрытые серебряной пеной валуны, непролазно заросший берег… Дальше – желтая трава на ближнем склоне, еще дальше – шершавый язык серой осыпи, неровный обрез скалистого водораздела и синее небо.

Утренний ветер подхватывает у лагеря дым и сизым платком тянет вверх по ущелью.

Отец плотно сидит на камне. На голове у него выгорелый берет с каким-то значочком. На коленях – чемоданчик со снастями. Во рту сигарета. Дым щекочет глаза. Он морщится и то так, то сяк поворачивает голову. Большой приблудный волкодав дремлет возле него, положив тяжелую медвежью голову на лапы.

Догорает утренний костерок, перевязаны крючки, припас уложен в коробочки, коробочки – в мешочек, мешочек – в наплечную сумку. Туда же – пакет с хлебом, двумя огурцами и куском колбасы. Уперевшись руками в колени, встает с камня – в широкой мешковатой куртке, в зеленых рабочих штанах, заправленных в сапоги. Кряхтя, лезет головой в узкую лямку, приспосабливая суму. Потом выплевывает погасший окурок, шарит в кармане – на месте ли нитроглицерин. Берет удилище.

Волкодав открывает глаза, лениво трясет башкой, чешется, норовя залезть широкой лапой в обрубленное ухо. Встряхивается, садится. Он белый, на худых боках черные пятна. Он сидит и пристально глядит в удаляющуюся спину. Когда человек ныряет в заросли, волкодав неспешно трусит следом.

Ледяная вода ревет, и сверкает, и свивается петлями, и бьется о камни. Они идут вверх по реке – от ямы к яме, от переката к перекату. Форель стоит на месте, трепеща плавниками в мощном потоке.

Песчинки наотмашь бьют ее по неморгающим глазам. Она смотрит в сторону света. Она видит их – видит укороченными, искаженными.

Человек взмахивает удилищем, леска с тихим свистом рассекает воздух, и грузило увлекает ко дну крючок с полупрозрачным лакомством – рачком-букашом, живущим в реке под камнями.

Но она видела их – и ее уже нет.

– Не шаволит, – констатирует отец, когда и третий заброс оказывается бесполезным. Он наматывает леску на палец, натягивает ее, чтобы она прижалась к удилищу.

Так они идут от ямы к яме над гудящей водой, продираясь сквозь кусты или тяжело восходя по жаркому сыпучему склону почти на самый водораздел, чтобы миновать непролазные заросли джангала… И порой удача улыбается им – серебряная молния выстреливает из воды, и пальцы дрожат, снимая ее с крючка.

Уже совсем прохладно и почти темно, когда они подходят к палаткам.

Их встречают возмущенные и встревоженные голоса.

– Ну ладно, ладно, не шумите, – говорит отец, отдуваясь. – И так никаких сил уже нет. Дайте рассупониться…

Кто-то помогает ему – тянет сумку с плеча.

– Тише, тише, – бурчит он, – руку оторвешь… Дай присяду, ноги не держат… Фу… Ну ладно, ладно, увлекся маленько… Надо бы по граммулечке, а?.. Еще спасибо зверюге этой. – Он кивает на пса. -

Солнышко село – так дело пошло!.. Голый крючок хватает! Я дальше, дальше!.. Вот жадность-то человеческая!.. А этот уже скулит – мол, домой пора, заворачивай!.. Я говорю – сейчас, сейчас! Вон, говорю, до того саёчка только – и обратно… Ну, а потом ему надоело, он вдруг меня за штанину зубищами – цап! И не пускает! Уперся – и стоит! И не пустил! Попробуй его сдвинь!.. – Он огорченно машет рукой. – Назад пошли… В общем, всю рыбалку испортил! Так есть по граммулечке-то? – с надеждой улыбаясь, спрашивает он.

А преисполненный чувства собственного достоинства приблудный чабанский пес смотрит на огонь желтыми глазами.

Вязанка дров

Листая от нечего делать задачник, я наткнулся на следующую задачу.

"У подъезда лежала вязанка дров. Ее подняли на третий этаж и сожгли.

Куда делась потенциальная энергия вязанки дров?"

Я фыркнул и послюнил палец, готовясь перелистнуть. Тоже мне задача.

Ну вязанка дров. Ну пришел там кто-то. Пнул ногой эту вязанку… хорошо, если маленькая, а здоровую-то каково переть на третий этаж!.. Но делать нечего, надо тащить. Приложили к ней работу.

Подняли. Брякнули там. Обрела вязанка дров потенциальную энергию.

Что дальше? Если бы ее оттуда сбросили, вязанка дров стала бы падать. С ускорением. Набрала бы скорость. Ее потенциальная энергия перешла бы в кинетическую. И в конце концов совершила некоторую работу. Ну, например, шмякнулась кому-нибудь на голову. Ты, допустим, вышел за хлебом, а тебе – бац! – вязанкой дров по башке.

Шея набок, голова вдребезги. Ничего хорошего, конечно. Но все-таки работа? Работа. Если не по голове, тогда просто почву бы поколебала.

Помяла траву. С этим ясно…

Но вязанку дров не бросили из окна, а сожгли. У них была печь

(см.). Газетку под низ, как полагается… спичечку… красота: сиди смотри, как огонь пляшет.

И все – вязанка дров сгорела. Вязанки дров нет. Но энергия, согласно закону Ломоносова – Лавуазье, не пропадает, а только переходит в другой вид. Вот потенциальная энергия вязанки и перешла в другой вид

– стала в процессе сгорания тепловой. Обратилась в тепло, иными словами.

Посвистывая, я пролистал еще пару разделов, наискось прочитывая условия. Физику я знал неплохо, и все, что попадалось на глаза, тут же рассыпалось на понятные схемы. Это на ускорение… это снова на энергетические переходы… это кинематика… Ничего примечательного не находилось. Я захлопнул книгу – и вдруг подумал: если вязанку дров поднять еще выше – скажем, на пятый этаж, – ее потенциальная энергия увеличится. Это что же – и тепла при сгорании выделится больше? А если на десятый? А на двадцать пятый? А взгромоздить эту чертову вязанку на Эверест – так хватит всю планету обогреть?

Что за ерунда!

Стоп. Начнем сначала.

Была вязанка дров. Лежала себе у подъезда. Ее подняли – она обрела потенциальную энергию. Это ясно… А теперь вязанки дров нет. Ее сожгли, и вязанка дров исчезла… Но куда делась энергия? Согласно принципу Ломоносова – Лавуазье, она не пропала. Не может пропасть.

Может только перейти в другой вид. Вот она и перешла. Но не в тепло… нет, нет. Не может она в тепло. Это бред – в тепло. Если бы она могла в тепло, все бы только и поднимали дрова как можно выше!..

Может быть, в свет?.. Тоже чушь: выше – ярче. Ну ерунда же, ерунда!.. И вообще, таскать вязанку дров – это, несомненно, физика.

А вот жечь ее – это уже не физика никакая, потому что горение – процесс химический!.. То есть химия – она тоже, конечно, в какой-то степени физика: орбиты электронов… то-сё… массы атомов… но не до такой же степени, чтоб поднять вязанку дров физически, а она возьми потом – и химически дай больше тепла!..

Я прямо вспотел от этой вязанки дров – как будто и впрямь таскал на себе туда-сюда.

И вдруг сообразил.

Бог ты мой, что ж это мне втемяшилось, что вязанки дров нет! А зола?

А продукты горения? Ведь, согласно тому же закону, материя не исчезает и не появляется вновь! Есть вязанка дров! Только она несколько развеялась… вылетела в трубу!.. Но она есть! И потенциальная энергия – при ней! При тех крупицах… при атомах, при молекулах! При золе, при углях!..

Вечером подсунул задачку Витюше Баранову по прозвищу Баран. Мы с ним сидели за одной партой, и физику он тоже знал неплохо.

Витюша фыркнул и отодвинул задачник:

– Куда, куда… Что тут неясного? В тепло, конечно!

Я восторженно расхохотался. Однако минут через двадцать стало не до смеха – Баран ни в какую не желал признавать моей правоты.

Наоравшись до хрипа и обоюдно наобзывавшись словами, самыми нежными из которых были "пень" и "тупица", мы расстались.

Перед сном я ворочался, злобно представляя, как завтра поставлю

Барана пред ясны очи физички Светланы Глебовны. Вот уж кислую рожу он состроит, услышав приговор! Я над ним всласть поиздеваюсь, а потом – что уж! не до смерти же казнить! – великодушно прощу…

Почти так оно и вышло.

Светлана Глебовна подняла тонкие брови и окинула нас, птенцов, своим ласковым взглядом.