Золотая тетрадь

В черной тетради слева, под заголовком «Источник», было пусто. Однако на правой половине страницы, под заголовком «Деньги», написано было немало.

Письмо от мистера Реджинальда Тарбрука из «Амалгамейтед вижен» мисс Анне Вулф: «На прошлой неделе я прочел — по чистой случайности, должен признать! — Вашу восхитительную книгу „Границы войны“. Меня тотчас же поразили ее искренность и свежесть. Мы, конечно, находимся в постоянном поиске сюжетов, подходящих для телевизионных постановок. Я бы так хотел обсудить это с Вами. Может быть, Вы согласитесь выпить со мной по стаканчику в час дня в следующую пятницу — Вы знаете бар „Блэк Бул“ на Грейт-Портлэнд-стрит? Обязательно мне позвоните».

Письмо Анны Вулф Реджинальду Тарбруку: «Я Вам очень благодарна за Ваше письмо. Думаю, мне лучше сразу сказать, что я крайне редко вижу телевизионные постановки, способные меня вдохновить на то, чтобы писать для этого вида средств массовой информации. Мне очень жаль».

Письмо Реджинальда Тарбрука Анне Вулф: «Огромное Вам спасибо за откровенность. Я так Вас понимаю и так с Вами согласен, вот почему я Вам и написал в ту же минуту, как только дочитал Ваши очаровательные „Границы войны“. Мы отчаянно нуждаемся в свежих искренних пьесах, написанных по-настоящему честно. Не согласитесь ли Вы пообедать со мной в следующую пятницу в „Ред Бэрон“? Это небольшое местечко, без всяких претензий, но они прекрасно готовят мясо».

Анна Вулф — Реджинальду Тарбруку: «Большое Вам спасибо, но я действительно имела в виду то, что я Вам сказала. Если бы я верила, что „Границы войны“ можно адаптировать для телевидения приемлемым для меня образом, мое отношение к этому было бы иным. Как бы то ни было — искренне Ваша».

Реджинальд Тарбрук — мисс Вулф: «Какая жалость, что у нас немного писателей, таких же восхитительно честных, как Вы! Даю Вам честное слово, что я не стал бы Вам писать, если бы мы не находились в отчаянном поиске подлинных творческих талантов. Телевидение нуждается в настоящих вещах! Пожалуйста, прошу Вас отобедать со мной в следующий понедельник в „Уайт Тауэр“. Думаю, нам понадобится какое-то время для того, чтобы по-настоящему долго и спокойно поговорить. Очень искренне Ваш».

Обед с Реджинальдом Тарбруком из «Амалгамейтед вижен» в «Уайт Тауэр».

Счет: 6 фунтов 15 шиллингов 7 пенсов.

Одеваясь на обед, я думала о том, как бы это понравилось Молли — играть очередную роль. Решила, что буду выглядеть как «пишущая дама». У меня есть юбка, пожалуй, слишком длинная, и блуза, которая мне тоже великовата. Я их надела, а еще — какие-то претендующие на художественность бусы. И какие-то длинные коралловые серьги. Выглядела я в точности так, как и полагается по этой роли. Но чувствовала я себя ужасно неуютно, словно бы в чужой коже. Противно. Мысли о Молли не помогли. В последний момент переоделась в саму себя. Долго со всем этим провозилась. Мистер Тарбрук (зовите меня просто Регги) был удивлен: он ожидал увидеть пишущую даму. Симпатичный англичанин средних лет, мягкие черты лица.

— Ну, мисс Вулф, — можно я буду называть вас Анной, — что вы сейчас пишете?

— Проживаю гонорары за «Границы войны».

Он слегка шокирован: я говорила таким тоном, будто меня интересуют только деньги.

— Должно быть, книга имеет большой успех?

— Двадцать пять языков, — сказала я, весьма небрежно.

Шутливая гримаска — зависть. Я переключаюсь в другую тональность — говорю, как преданный своим художествам художник:

— Разумеется, я не хочу слишком поспешно писать вторую книгу. Второй роман ведь очень важен, вы согласны?

Он в восторге, ему стало легче.

— Не каждому дано и первый написать, — вздыхает он.

— Вы тоже, разумеется, пишете?

— Как умно с вашей стороны об этом догадаться!

Теперь уже автоматически — та же шутливая гримаска, какой-то проблеск причудливый.

— В ящике письменного стола у меня лежит наполовину написанный роман, но вся эта суматоха на работе почти не оставляет времени на то, чтобы писать.

Обсуждая эту тему, мы благополучно управляемся с креветками в чесночном соусе и с горячим. Я выжидаю, пока он наконец не произносит неизбежное:

— И разумеется, приходится все биться и биться, чтобы протащить хоть что-то сколько-нибудь приличное сквозь эти сети. Разумеется, те парни, которые сидят там, наверху, не разбираются вообще ни в чем. (Сам он находится на полпути наверх.)

— И вовсе ведь не дураки. А просто какие-то упертые и ограниченные. Иногда задумаешься поневоле — а зачем мне это нужно?

Халва и кофе по-турецки. Мистер Тарбрук закуривает сигару, покупает мне какие-то сигареты. Мы все еще ни разу не упомянули мой очаровательный роман.

— Скажите мне, Регги, а вы, чтобы снять «Границы войны», предполагаете выезд всей команды в Центральную Африку?

Его лицо застывает, но всего лишь на секунду; потом оно снова очаровательно размягчается.

— Что ж, я рад, что вы задали этот вопрос, потому что, конечно, в этом-то и заключается проблема.

— В этом романе пейзаж ведь играет немалую роль?

— О да, очень существенную роль, я полностью согласен с вами. Изумительно. Какое у вас чувство природы. Да, правда, я даже запахи мог чувствовать, когда читал, ну просто изумительно.

— Вы хотите в студии снимать?

— Да, это, конечно, очень важный вопрос, вот именно поэтому я и хотел с вами все это обсудить. Скажите мне, Анна, а что бы вы ответили, если бы вас спросили, какова основная тема вашей прелестной книги? Разумеется, я прошу самого простого ответа, потому что телевидение, по своей сути, это — простое средство коммуникации.

— Роман простоо «цветном барьере».

— О да, я так с вами согласен, ужасная вещь, сам я, конечно, никогда с этим не сталкивался, но когда читаешь вашу книгу — ужасно! И вот я и подумал, сумеете ли вы меня понять, увидеть мою точку зрения, — а я-то очень надеюсь, что да. Было бы невозможно снять «Границы войны» как… (причудливая гримаска)… как в магическом кристалле фокусника, как это написано. Пришлось бы пойти на упрощения, оставив неприкосновенной изумительную сердцевину романа. Вот я подумал, как бы вы отнеслись к переносу места действия в Англию — нет, подождите. Не думаю, что вы станете возражать, если я сумею вам объяснить, как я это вижу, — телевидение — это ведь вопрос в и дения, не правда ли? Возможно ли это увидеть? Вот в чем главный вопрос, а я чувствую, да, я чувствую, что некоторые наши писатели на самом деле склонны об этом забывать. Так вот, позвольте мне рассказать вам, как я это вижу. Военное время, учебная база военно-воздушных сил. Все происходит в Англии, а я и сам служил в авиации — о нет, я не был одним из этих парней в голубой военной форме, я был просто щелкопером. Но может быть, именно поэтому ваша книга меня так сильно затронула. Вы так идеально точно передали атмосферу…

— Какую атмосферу?

— Ох, моя дорогая, вы так изумительны, настоящие художники так, в самом деле, изумительны, в половине случаев вы и сами не понимаете, что вы написали…

Я неожиданно сказала, хотя совсем не собиралась:

— А может быть, и понимаем и нам это не нравится.

Он нахмурился, решил пропустить это мимо ушей и продолжил:

— Это замечательное чувство правоты — все это отчаяние, ведущее к безрассудству, — все это возбуждение — я никогда не чувствовал себя настолько живым, как в те времена… Так вот, я хочу предложить вам следующее. Мы сохраним сердцевину вашей книги, потому что это так важно, я согласен. База военно-воздушных сил. Юный летчик. Он влюбляется в местную деревенскую девушку. Его родители возражают — все эти классовые штучки, вы же понимаете, о Боже, они все еще живы у нас. Влюбленные должны расстаться. А в конце у нас будет та изумительная сцена на вокзале — он уезжает, и мы знаем, что его убьют. Прошу вас, нет, подумайте об этом, представьте это себе хотя бы на минуту — что скажете?