Как велит бог

"Я чудовище, чудовище".

Как он мог тащить окровавленное тело Фабианы, не испытывая никакой жалости? Как он прожил эти дни, не чувствуя стыда? Не думая о том, что принес горе в чью-то семью? Как он нашел в себе силы мыть ее тело, не мучаясь угрызениями совести? Как он оказался способен на все это?

"Потому что я чудовище и не заслуживаю прощения"

В гостиной Человека-падали было жарко.

Лучи высоко стоящего в небе солнца лились сквозь застекленные двери, в восточной части вертепа занималась заря.

Из настежь распахнутой двери уборной доносилось чириканье воробьев, гудки автомобилей и пронзительный рев мегафонов, передававших идущую в церкви Сан-Бьяджо мессу.

Человек-падаль вышел из кухни, держа в руках стул.

"Из глубины взываю к Тебе, Господи: Господи! услышь голос мой. Да будут уши Твои внимательны к голосу молений моих", — прокаркал из громкоговорителей кардинал Бонанни.

Человек-падаль, стараясь ничего не опрокинуть, поставил стул посреди вертепа. Одна ножка попала в озеро, сделанное из синего пластмассового тазика. Другая встала на железнодорожные пути. Третья вклинилась в стаю раздирающих покемона белых медведей. Четвертая оказалась в центре площадки, где были припаркованы в ряд танки и пожарные машины.

"Надеюсь на Господа, надеется душа моя; на слово Его уповаю. Душа моя ожидает Господа более, нежели стражи — утра".

Затем Человек-падаль вернулся обратно и разделся. Снял с себя дождевик. Черно-белый шарф "Ювентуса". Свитер и майку. Стянул ботинки и носки. Сбросил штаны. Вынул пистолет и положил его поверх кучи с одеждой. Наконец дошла очередь до трусов.

"Во имя Отца и Сына и Святого Духа".

Он развел руки, как подбитый голубь, выпятил вздутый живот, наклонил вбок голову и посмотрел на свое отражение в дверном стекле.

Длиннющие руки. Распухшее, фиолетовое правое плечо. Кадык. Черная борода. Маленькая круглая голова. Распятие на волосатой груди. Худое тело в темных пятнах синяков. Темный пенис спереди висящих, как спелые плоды, яиц. Правая нога — кривая, пораженная разрядом. Шрам поперек икры, твердый, как сучок дерева. Черные ногти на ногах.

Он увидел, как за плечами скользнула тень. Оборачиваться не стал, потому что и так знал, кто это. Казалось, он слышит цоканье ее костылей и шуршание волокущегося по полу черного балахона.

"Братья и сестры, чтобы совершить это Святое Таинство за упокой души младой сестры нашей Фабианы с надеждой, которая дается нам через Воскресшего Христа, осознаем смиренно грехи наши", — заходился священник.

Человек-падаль вытащил из розетки зарядку от телефона и, переступая, словно колосс, через пустыни, реки и города, взобрался на стул. Поднял одну ногу. Маленькая белая буренка впилась в подошву. Он отлепил ее и прикрутил к цепочке вместе с распятием.

"Да помилует нас Всемогущий Бог и, простив нам наши грехи, приведет нас к жизни вечной".

Человек-падаль протянул руки к потолку. Прямо над ним торчал крюк для светильника и два электрических провода, вылезавшие из-под штукатурки, как раздвоенный змеиный язык.

Он в несколько оборотов закрутил провод от зарядки вокруг крюка и потом обернул его вокруг шеи.

"Господи, всегда милующий и прощающий: прими в доме Твоем сестру нашу Фабиану, которую Ты призвал из этого мира; в земной жизни она верила в Тебя и уповала на Тебя, а потому позволь ей вкусить вечное счастье. Через нашего Господа..."

Как странно. Он словно бы не находился больше в своем теле. Он был близко. Совсем рядом. Видел самого себя, нагого, оборачивающего провод вокруг горла. Слышал свое тяжелое дыхание.

"Он — это я?"

"Да, он — это ты".

Какого черта этот человек залез голышом на стул и затягивает себе петлю на шее?

Человек-падаль знал ответ.

Это все его голова.

Его маленькая голова в черных волосиках, как в вороньих перьях. Его безумная голова. Голова, разрушившая его жизнь. В ней было нечто, что заставляло его чувствовать слишком многое, из-за нее он всегда ощущал себя лишним, не похожим на других, голова, которая заставила его делать вещи, о которых он никому не мог рассказать, потому что никто бы его не понял, голова, которая наполняла его ужасом, ликованием, ослепляла, заставила укрыться в этой грязной дыре, дрожащего как мышь, голова, которая заставила его мечтать о вертепе, способном покрыть собою всю землю, заменить настоящие горы, моря и реки горами из папье-маше и морями из оловянной фольги.

Так вот, он устал от этой головы.

"Да, устал", — сказал Человек-падаль и толкнул ногой стул. Он повис над пастухами, солдатиками, пластмассовыми зверушками и бумажными горами.

"Как Бог".

Задыхаясь, он развел руки.

"Господь мой пастырь: Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим. Он подкрепляет душу мою, направляет меня на путь истины ради имени Своего".

Теперь, когда ему больше нечем было дышать, когда его легкие отчаянно вопили "воздуха, воздуха!", когда мозг готов был лопнуть, когда ноги бились, как в тот день, когда через них прошел ток, он внезапно понял.

Понял, чего не хватало вертепу.

Не Рамоны.

Как все просто.

"Меня. Меня не хватало"

Четыресыра улыбнулся. Ослепляющая вспышка. Одна. Вторая. Третья.

Потом наступила несущая свободу тьма.

"Придите, Святые Божий, выйдите навстречу, Ангелы Господни. Примите ее душу и предстаньте с нею перед престолом Всевышнего. Да приимет тебя Христос, который призвал тебя, и ангелы да введут тебя с Авраамом в рай. Примите душу ее и предстаньте с нею перед престолом Всевышнего. Вечный покой даруй ей, Господи, и да воссияет ей свет вечный. Примите ее душу и предстаньте с нею перед престолом Всевышнего"

Кристиано все еще сидел среди товарищей, но мысли его были далеко, в другой церкви. Пустой. Он стоял перед пюпитром рядом с гробом, в котором лежал его отец. Четыресыра и Данило сидели в первом ряду.

"Мой отец был плохим человеком. Он изнасиловал и убил невинную девушку. Он заслуживает того, чтобы отправиться в ад. И я вместе с ним за то, что помогал ему. Я не знаю, почему я ему помогал. Клянусь, что не знаю. Мой отец был пьяница, жестокий человек, самый что ни на есть скверный тип. На всех лез с кулаками. Мой отец научил меня стрелять из пистолета, мой отец помог мне избить парня, которому я же порезал седло мотоцикла. Мой отец всегда был рядом со мной со дня, когда я родился. Мать сбежала, и он меня вырастил. Мой отец брал меня с собой на рыбалку. Мой отец был нацист, но он был хороший человек. Он верил в Бога и никогда не богохульствовал. Он любил меня, и Четыресыра с Данило он тоже любил. Мой отец знал, что такое хорошо и что такое плохо.

Мой отец не убивал Фабиану.

Я это точно знаю"

Провод зарядного устройства лопнул. Четыресыра рухнул на пастушков, на домики из кирпичиков "Лего", на уточек и розовых барбапап.

На больничной койке Рино Дзена пошевелил рукой.

Чей-то голос над ним произнес:

— Вы слышите меня? Если слышите, подайте знак. Любой знак.

Рино улыбнулся.

Кристиано Дзена открыл глаза.

Все стояли и аплодировали вслед проплывавшему к выходу белому гробу.

Он тоже встал и крикнул: "Это был не мой отец!"

Но его никто не услышал.