Песни/Танцы

 Останавливаюсь на передаче о природе бассейна Амазонки. Исследователи на резиновой лодке плывут по протоке в джунглях, с ветвей свисают мохнатые ленивцы, в мутной воде скользят бурые змеи, плещутся рыбы, голос диктора за кадром мерно рассказывает о дождевых лесах, индейцах, испанских конкистадорах… Под эту успокаивающую речь я проваливаюсь в сон.

 Просыпаюсь от того, что звонит мобильный. На экране высвечивается номер Олега. Отвечаю на вызов.

 - Да?

 - Привет.

 - Привет.

 - Еще не уехал?

 - Нет, но собираюсь.

 Небольшая пауза.

 - Когда?

 - Не решил пока.

 - Понятно. То есть сегодня ты еще здесь?

 - Ты все верно понимаешь.

 - Может, встретимся?

 Я прикидываю, что мне сулит эта встреча и чем все это может закончиться, особенно зная Олега. В принципе – чем угодно. И это меня в какой-то мере устраивает.

 - Почему нет? Давай.

 - Ты сейчас занят?

 - Чем может быть занят человек, который уволился с работы?

 - Я тебя понял. Через час в центре нормально будет?

 - Вполне.

 - Тогда до встречи.

 - До встречи, - я нажимаю отбой.

 Верчу в руках мобильный, глядя на мерцающий экран, потом перевожу взгляд на телевизор, который по-прежнему включен. Передача про Амазонку закончилась, идет какой-то сериал. Я тянусь к пульту и выключаю телевизор.

 Мы идем от стрелки Васильевского острова в сторону бастионов Петропавловской крепости прямо по льду. В снегу вытоптана тропинка, навстречу периодически попадаются люди. Позади сигналят автомобили, и шумит большой город, впереди – глядит со шпиля заснеженный ангел, темнеют черные окна казематов.

 Тягучий плавный февраль напоминает русского крестьянина со страниц хрестоматийного классика – неспешный и коренастый, он степенно оправляет свою снежную бороду, смотрит бесцветными глазами неба, трет ладони, перебирает в них морозные дни, молится богу. Ему некуда спешить, в его укладе все размеренно, и сдавать свои позиции он не собирается. Мы идем и молчим, слушая треск снега под ногами.

 Молчание нарушает Олег:

 - Точно решил уезжать?

 - Точнее не бывает.

 - Ага. И что подвигло тебя на этот поступок?

 Я сам точно не знаю. Поэтому просто развожу руками. Вряд ли получится объяснить это на словах.

 - Иногда надо начинать все сначала.

 Снова молчим. Наконец добираемся до крепости. На бастионах большие снежные шапки, крупные серые камни покрыты инеем. Входим в крепость, идем по припорошенному снегом булыжнику мостовой.

 - Я вот тоже не знаю, - говорит Олег, - у меня тоже тупик какой-то. Занимаюсь наукой – вроде, все интересно, я на своем месте, но перспектив никаких… совершенно. И платят за это, конечно, копейки…

 - В этом мире нет идеальных мест.

 - Да беда даже не в этом. Хочется что-то изменить, но не знаешь – что именно. Куда приложить свои силы? Вот вопрос…

 - Архимед говорил: дайте мне точку опоры, и я переверну Землю. Только к чему вертеть этот мир, если он не совершенен и с этого и с того края?..

 - Может быть… В общем, ты понял о чем я.

 Я-то понял. Но только что это меняет? Нам всегда кажется, что лучше там, где нас нет. А на деле – там, где нас нет, те же уныние и скука, разве что без нашего участия. Стоит ли тогда разменивать эту реальность на ту?

 Вся проблема в том, что мы никогда до конца не уверены в своих решениях. Мы всегда оставляем один вариант в уме: а что было бы, если… Вот это «если» и не дает нам спокойно спать по ночам, гонит нас в города убийц, расплетается перед нами лабиринтом, выстраивает зиккураты… Я сообщаю это Олегу.

 Он соглашается:

 - Да, скорее всего, так и есть.

 - Поэтому приходится принимать все в том виде, в котором оно нам предоставлено.

 Вообще Олегу грех жаловаться. В декабре он не поддержал начавшиеся волнения, отнесся к ним скептически, как и добрая часть всех остальных граждан. Он поступил так, словно его все устраивало в этой реальности, а, значит, не имел морального права роптать. Ты либо «за», либо «против», третьего этот мир не предусматривает.

 Правда, мое личное «против» больших дивидендов мне не принесло, но это, как говорится, уже совсем другая песня…

 Мы проходим через крепость, уворачиваясь от назойливых актеров в гриме императора Петра и императрицы Екатерины, предлагающих сфотографироваться с ними. Такого высокого количества Петров и Екатерин на один квадратный километр мне еще не приходилось наблюдать.

 По деревянному мостику переходим заснеженный пролив, огибающий крепость. Проходим мимо артиллерийского музея, смотрим на заснеженную боевую технику, провожающую нас угрюмыми взглядами темных дул стволов.

 - Куда дальше? – спрашиваю я Олега.

 - Пойдем на «Камчатку».

 - Пойдем.

 Мы движемся в сторону домов Петроградской стороны, туда, где прячется двор общежития, в котельной которого когда-то работал Виктор Цой.

 Узкие улочки, проходные дворы, живущие своей тихой скрытной жизнью… Отсюда дворами можно дойти почти до самой станции метро «Горьковская» - за это я и люблю Петроградскую сторону. Когда-то давным-давно, в свой первый год учебы в Университете я жил здесь… Впрочем, ковыряться в памяти не хочется – действительно слишком давно это было.

 Старинные здания заняты офисами коммерческих фирм, многие переоборудованы в бизнес-центры. История отступает и уступает под натиском капитала, под неистовым напором дельцов, пришедших сюда обделывать свои делишки. Кажется, где-то я читал, что такая же судьба ждет и «Камчатку» - общежитие вместе с котельной собираются переделать в бизнес-центр или элитный жилой комплекс…

 - Правда, что «Камчатку» закроют? – спрашиваю Олега.

 - Это как пить дать. Они на это место давно глаз положили…

 Я не уточняю у Олега, кто скрывается под этим таинственным определением «они», впрочем, все и так понятно.

 Наконец, мы на месте. Предварительно посещаем продуктовый универсам, который расположился на первом этаже общежития, берем там пива и только потом шествуем во двор. Стены здания по пути нашего следования исписаны характерными надписями «Цой жив!», «Кино», строчками из песен.

 Мы располагаемся на бетонном возвышении в дальнем конце небольшого общежитского двора. Прямо перед нами метрах в десяти вход в кочегарку, рядом с ним – барельеф Цою. Олег открывает пиво, я следую его примеру. Молча делаем по глотку.

 - Как-то тут тоскливо стало, - говорит Олег, - раньше совсем другое дело было. День и ночь компания: панки, рокеры всякие, гитара, песни… в любое время года.

 - Все меняется. Притом не всегда в лучшую сторону, - я киваю на громадину бизнес-центра, примыкающую к общежитию, она выстроена тут несколько лет назад. 

 На одной из стен общежития нарисован стилизованный портрет Земфиры: с одной стороны это известная башкирская певица, с другой – Виктор Цой. Все меняется – даже Цой, такая мысль посещает меня при взгляде на это творение. Мы не в силах противостоять переменам, которых так требуют наши сердца.

 - Что будешь делать, когда уедешь? – спрашивает Олег.

 Если бы я знал…

 - Там видно будет, - отвечаю, - вернуться к старым баранам можно всегда.

 На самом деле никакого возврата не будет, он невозможен в принципе. С каждой секундой, с каждым прожитым днем мы становимся другими, мир – тоже, куда мы вернемся тогда?

 Пока мы молчим и тянем свое пиво, во дворе появляется компания из трех неформалов; переговариваясь, они подходят к барельефу, останавливаются. Один из них достает сигареты, несколько штук кладет на выступ под барельефом - Цою, затем раздает по сигарете своим товарищам. Они закуривают. Мы наблюдаем за этим ритуалом, по-прежнему молчим. В руках у неформалов появляются пластиковые стаканчики и бутылка дешевого вина.

 - Не зарастает народная тропа… - размышляет вслух Олег.