Последний солдат империи

В тени акации, независимо и надменно, шевеля раздвоенной бархатной губой, стоял белый верблюд по кличке Горби. Белосельцев невольно залюбовался его величавой, готовой к плевку осанкой.

― Виктор Андреевич, — тихо окликнул его мажордом. — Президенту доложено о вашем приезде, и он зовет вас на пляж. У вас есть плавки? Если нет, вы можете их взять в кабинке для раздевания.

Его проводили сквозь сад, полный птичьих песнопений, вдоль косматых пальм, вековых эвкалиптов, пятисотлетних секвой, которые, по повелению властительной хозяйки, были выкопаны из Сухумского ботанического сада, а также завезены из африканских и индийских джунглей. Море возникло внезапно, как нежная лазурь, кидающая стеклянные плески на белый песок. У горизонта туманился заостренным железным корпусом сторожевой корабль, охранявший с моря подступы к дворцу. Вблизи, среди волн, похожие на нерп, то там то здесь всплывали боевые пловцы в масках и аквалангах. Оглядывали поверхность, вновь, сверкнув глянцевитыми ластами, погружались в пучину, ставя надежную преграду морским злоумышленникам. Недалеко от берега купалась президентская чета. Она — в стороне, то плыла, раздвигая сильные руки, ярко светясь алой шапочкой. То ныряла, открывая на мгновение белые пышные ноги. Он стоял в море по грудь, круглолицый, круглоглазый, мгновенно узнаваемый по фиолетовой аккуратной кляксе, которую бессилен был смыть морской рассол. Рядом в прибое, безнадежно замочив черный морской мундир, стоял флотский офицер. Держал на руках раскрытый «ядерный чемоданчик», из которого свисал провод, соединенный с трубкой радиотелефона. Президент сжимал мокрой рукой трубку и по космической связи разговаривал с Маргарет Тэтчер. Белосельцев, успевший раздеться в кабинке, облачившись в слегка просторные плавки, осторожно приближался к Президенту, держа над водой конверт с заветным письмом.

― Маргарет, дорогая, как поживает твоя мозоль? Ты воспользовалась рецептом, который я направил тебе по дипломатическим каналам?.. — Он умолк, слушая трубку, где звучал далекий голос мужественной женщины, наотрез отказавшейся носить ортопедическую обувь. — Да нет же, дорогая, нужно выполнить все рекомендации полностью, и мозоль отпадет, как с белых яблонь дым... Да нет, дым ни при чем, это слова нашего знаменитого поэта Есенина... Нет-нет, у него не было мозоли, у него была Айседора Дункан... Да нет, Маргарет, у нее тоже не было мозоли. Не делай вид, что не понимаешь. Ты прекрасно знаешь, что начатое дело нужно доводить до конца, как это было с Мальвинскими, в скобках, с Фолклендскими островами... Да, если угодно, это тоже была мозоль, только геополитическая, и ты с этим прекрасно справилась, дорогая... Но, Маргарет, пора подумать не только об интересах Великобритании, но и о своем здоровье. Я смотрел вчера хронику из Букингемского дворца, и ты заметно прихрамывала... Нет, я не перестану, потому что ты мне дорога... Нет, возьми карандаш и записывай, я настаиваю... Взяла? Тогда слушай!.. Растапливаешь русскую баню по-черному... Записала?.. Идешь в нее ночью одна, после третьих петухов... Записала?.. Больную ногу окунаешь в таз с настоем ромашки, горчицы, меда, яда гадюки, слезы ребенка, молока летучей мыши, туалетной воды принца Уэльсского, талька из башмаков принца Оранского... Записала?.. Держишь час, покуда баня не вытопится, и при этом повторяешь, можно по-английски: «Ты, мозоль, моя мозоль, распроклятая ты боль, спрыгни с моей ножки, пристань к кошке...» Записала?.. «К воробью летучему, к страусу бегучему, к волку рыскучьему...» Записала?.. «Плыви, мозоль, по Темзе, а выплыви в Пензе...» Это город такой в России, а рифма поэта Евтушенко... Записала?.. «Плыви по Лa-Маншу, найдешь девочку Машу...» Это рифма поэта Вознесенского... Записала?.. «Ты, мозоль, моя мозоль, превратись в аэрозоль...» Это рифма Ахмадулиной... Записала?.. «Пусть будет мозоль у Рейгана, пусть будет у Буша, пусть у Коля, пусть у Помпиду, а я к вам больше не приду...» После этого вынь ногу из таза, обмотай полотенцем и держи на открытом воздухе до рассвета... Солнышко встанет, посмотри на ногу, и никакой мозоли, поняла?.. Ну вот и хорошо... Больше не могу говорить, телефон будет нужен, у нас начинаются пуски баллистических ракет... Делай, как я сказал, дорогая... О результатах сообщи диппочтой... Пока...

Президент положил трубку в «ядерный чемоданчик». Флотский офицер с облегчением закрыл крышку и стал выбредать на сушу, стряхивая с мундира прилипших медуз. Президент заметил Белосельцева и сделал ему знак подойти. Держа над водой заветный конверт, осторожно щупая дно, Белосельцев подошел, убеждаясь, что под ногами отменный песок.

Приблизился к Президенту. Некоторое время они стояли рядом и молчали. Белосельцев заметил, что Президент слабо покачивается в такт набегавшим волнам, и подумал, что это проявление особой чуткости и пластичности, позволявшей ощущать малейшие колебания мира.

― А теперь я расскажу вам мою историю, — задумчиво произнес Президент, будто они уже провели с Белосельцевым не один час совместного стояния в море, присматриваясь, привыкая друг к другу, и теперь наступило время откровений. — Я был мальчиком, рос в ставропольском селе.

Ходил в среднюю школу, был пионером и комсомольцем. Помогал отцу работать на комбайне. Полюбил первой любовью соседскую девочку Катю. Был прилежен в школе и трудолюбив на работе. Однажды пошел на пруд ловить пескарей. Есть, знаете ли, такая забава у наших ставропольских детишек. Насадил червячка, забросил удочку, жду. Час жду, другой. Не клюет. Хоть бы раз дернулся поправок. Огорчение, сами понимаете, огромное. И с детским суеверием, вы ведь тоже, не сомневаюсь, были ребенком и меня поймете, стал я Бога просить: “Боженька, сделай так, чтобы рыбка поймалась. А я исправлю «четверку» по истории на «пятерку»!” Не клюет. «Боженька, — говорю, — пусть рыбка поймается, а я вернусь и забор покрашу, как отец велел». Не клюет. Я взмолился что было сил: «Боженька, пусть рыбка поймается, а я от Катьки Скверенко отстану и ее Федьке Панфилову уступлю». Не клюет все равно. И так велика была жажда поймать рыбку, увидеть, как дернется поплавочек, пойдет в глубину пруда, где на крючке водит его серебряный пескарь, так велико было мое искушение, что я обратился уже не к Богу, а к дьяволу: «Дьявол, дьявол, сделай так, чтобы рыбка поймалась, а я тебе за это душу продам». Только сказал, как поплавок дернулся и вниз пошел. Я подсек, и на берег к моим ногам вылетел из пруда небывалых размеров пескарь. Огромный, серебряный, с красными глазами. Колотится у моих ног, о башмаки трется. А во мне все перевернулось, будто меня подменили. И радость, и жуть. И счастье, и ужас. И могущество небывалое, и слабость в душе. И понял я, что теперь душа моя принадлежит дьяволу, и он теперь мой господин...

Президент раскачивался на волнах, словно бакен. Белосельцев слушал, держа над водой письмо, и голова его слабо кружилась от этих непрерывных покачиваний, словно качался горизонт вместе с туманным боевым кораблем, и у него начиналась морская болезнь.

― И с тех пор стало мне все удаваться. Школу окончил с медалью. Орден получил за уборку урожая. Стал первым секретарем райкома комсомола. Сразу же, не успел опериться, перевели в крайком инструктором. А там, почти сразу, секретарем комсомола, а затем и партии. Тут и благоверную мою повстречал, Раю мою ненаглядную, розу мою терновую, песню мою задушевную, рубль мой неразменный. Словно кто-то мне ступеньки строит вверх по лестнице и красным ковром выстилает. А я-то знаю кто. Это мой хозяин и благодетель с длинным хвостом и рогами. Но пока ничего плохого не чувствую, а только одно удовольствие. Как стал я секретарем крайкома партии, так сразу сблизился с большими людьми из Москвы. Все они к нам на курорты приезжали. Все члены Политбюро, члены ЦК, министры, прокуроры, командующие. У кого гастрит, у кого колит, у кого язва желудка, у кого запоры и несварения. Оно и понятно, плохо питались, урывками, все на работе, все на ответственных заданиях партии. Ну, конечно, я их встречал. Провожал до Кисловодска, до Пятигорска, до Минвод, до источников и горных курортов. И, конечно, среди них Михаил Андреевич Суслов, Юрий Владимирович Андропов, Андрей Андреевич Громыко, и Черненко, и Зимянин, и Пономарев, всех я встречал, всем оказывал почетный прием. И они меня полюбили как сына. Бывало, сидят на веранде, отдыхают, целебную водичку пьют и ведут свои государственные разговоры. Кого на какой пост определить. Кого сместить. Как американцев в космосе обогнать. Какую ракету построить, чтобы незаметно подлетала к Нью-Йорку. Какого писателя премией наградить, а какого маленько постращать мордовскими лагерями. Слушал их молча, водичку им подливал, учился у них управлять государством. Раз на рыбалке Михаил Андреевич Суслов с другими секретарями ЦК выпили немножко водочки, разрумянились, расшалились. Кинул Михаил Андреевич в озеро палку и говорит: «А ну, Трезор, плыви и достань!» Я шутки понимаю, люблю. Разделся, кинулся в воду. Палку зубами схватил, рычу понарошку, плыву по-собачьи. А надо мной вдруг появился дьявол, крылья отточенные, перепончатые, глаза огромные, черные, и на лбу алмазный рог. «Твой час! Готовься!» Я на берег вышел, палку из зубов прямо к ногами Михаила Андреевича положил. Он задумчиво так на меня посмотрел и сказал: «Ну, тезка, пока ты плавал, мы тут кое-что между собой обсудили. Собирайся с нами в Москву...»