Всё тот же сон
Всё тот же сон читать книгу онлайн
Книга воспоминаний.
«Разрешите представиться — Вячеслав Кабанов.
Я — главный редактор Советского Союза. В отличие от тьмы сегодняшних издателей, титулованных этим и еще более высокими званиями, меня в главные редакторы произвела Коллегия Госкомиздата СССР. Но это я шучу. Тем более, что моего издательства, некогда громкославного, давно уже нет.
Я прожил немалую жизнь. Сверстники мои понемногу уходят в ту страну, где тишь и благодать. Не увидел двухтысячного года мой сосед по школьной парте Юра Коваль. Не стало пятерых моих однокурсников, они были младше меня. Значит, время собирать пожитки. Что же от нас остается? Коваль, конечно, знал, что он для нас оставляет… А мы, смертные? В лучшем случае оставляем детей и внуков. Но много ли будут знать они про нас? И что мне делать со своей памятью? Она исчезнет, как и я. И я написал про себя книгу, и знаю теперь, что останется от меня…
Не человечеству, конечно, а только близким людям, которых я знал и любил.
Я оставляю им старую Москву и старый Геленджик, я оставляю военное детство и послевоенное кино, море и горы, я оставляю им всем мою маму, деда, прадеда и любимых друзей — спутников моей невыдающейся жизни».
Внимание! Книга может содержать контент только для совершеннолетних. Для несовершеннолетних чтение данного контента СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО! Если в книге присутствует наличие пропаганды ЛГБТ и другого, запрещенного контента - просьба написать на почту [email protected] для удаления материала
Мне тебя не хватает каждую минуту. И каждую минуту я помню тебя. Если бы и ты так! Я плохая была в Крыму. Тогда я меньше любила тебя. Это от обиды. Потому что ты оставлял меня. Но я знаю, что всё это чепуха. Я так люблю тебя, что всё неважно. Уткнуться лицом в тебя и зареветь. От счастья.
… Спасибо за стихи. Откуда Цветаева? Стихи про нас. Правда? Это нас с тобой
Впрочем, мы, кажется, сами себя «рас-ставили». Но «тихо себя вести» мы всё равно не будем. Ведь правда?
Я говорил тебе о некой рукописи [3]. Она была, но только первая часть. Расскажу при встрече. Это нужно знать. Нужно изучать. Но я не имею в виду, что нужно знать, как было плохо и какие были сволочи, — этот вывод нами давно сделан. Изучать нужно глубже и тоньше. Помнишь, статья Лакшина об «Одном дне…» сколько граней открыла нам в «лагерной» теме? Так и здесь. Сколько, сколько надо мотать на ус! Это — история; причём важнейший, интереснейший, парадоксальнейший в смысле движений общественной психологии период. Уж мы с тобой, кажется, «обсосали» «культ» со всех сторон, но вот я прочёл и знаю: далеки ещё от истины. А уж те, кто только по Хрущёву (может быть, большинство?), те вообще никогда и никаких уроков не извлекут. Они и не виноваты. Не могут все быть историками. Не может каждый сам докопаться до сути. Поэтому прятать от нас эти документы — преступно.
В рукописи есть стихи, написанные ею Там. Я выписал. Но шлю не все сразу.
Вообще первая часть — это 2 года. А всего — 18. Первое стихотворение написано (впрочем, и все тоже) в Ярославле. Тюрьма, построенная Николаем II после 905 года для «особых».
Мотив первого навеян Сельвинским, который пишет о древнем еврейском обычае поздравлять друг друга с Новым годом фразой: «На будущий — в Иерусалиме!» «Тюремные кружки содвинув…» — это по глотку подслащённой воды, припрятанной от надзирателей.
Второе — «Карцер» — по концовке можно притащить за уши к вульгарному: «даже там не теряли…»
Но о чём у неё речь? О поэзии. И только. Конечно, она «не теряла», но не так, как Дьяков, как того хочет «Октябрь». Она умная, интересная женщина и её повесть — отповедь фанатизму.
27 сентября 1965 г.
Мне 24. Вокруг тьма семнадцатилетних, а у меня на носу 25. А я всё готовлюсь жить, всё думаю, что вот начнётся жизнь. Но никто не давал нам времени на подготовку. Всё, что проживаем, и есть сама жизнь. И 24 мне больше не будет, как не повторится 17. К тебе это тоже относится. А ты с 18 лет, как пошёл на завод, а потом в армию, всё готовишься жить. А на носу у тебя 30. Не шути…
Была передача о журнале «Театр» (или «Театральная жизнь»?). Начало не обнадёживало. Выступил главный редактор. Морда — как у представителей СССР в ООН в картине «Карлтон Браун — дипломат». Речь — о партии родной, о «дегероизации», советском патриотизме в театре (!)…
И вдруг: «У нас в студии Михаил Ульянов». Сидит. Спокойный. Умный. Говорит:
— Самая дорогая для меня роль — Трубников («Председатель»). С тех пор мне стало труднее жить. Труднее подбирать роли. Я стал оценивать всё глазами этого непокорного человека, чьё сердце бьётся об острые углы жизни. Мне стало труднее жить…
Потом ещё:
— В кино легче, там выбираешь роль. В театре выбирать не дают, мы в коллективе… Мы — вторичные художники, зависим от драматурга. Очень обидно произносить со сцены пустые, мелкие слова. Иногда видишь, в зале сидит пожилой седовласый человек, и стыдно перед ним за ту ерунду, что произносишь со сцены!
… Очень хочется почитать Аксёнову (как её настоящая фамилия?), завидую тебе. Стихи давай ещё. Интересно, будет ли когда-нибудь историк, который сможет по-настоящему этим заняться? Вот ему позавидуешь. Но это лет через 100, если не позже.
В старом номере «Иностранной литературы» (№ 1 за 1965 г.) нашла Ст. Лема (фантаста) — изречения. Кое-что выписала для тебя.
«Вы думаете, этот автор сделал мало? Он снизил общий уровень».
«В нём ощущается какая-то огромная пустота, до краёв заполненная эрудицией».
«Разрушая памятники, сохраняйте постаменты. Всегда могут пригодиться».
«Не подстрекайте кретина написать шедевр. А вдруг ему удастся?»
Каково?
2 октября 1965 г.
Был недавно в Музее Пушкина. Не как раньше — по приглашению на учёный совет, а просто посетителем. Ходил, смотрел. И ты знаешь, всё-таки не люблю я музеев. Особенно вот так: всё сразу!
Наверху выставка Н. Ульянова. Хороший художник. Помнишь его «Пушкин с Натальей Николаевной на балу»? Они перед зеркалом. Но зачем он делает её злым роком?
В книге отзывов есть запись:
«Хотя художник, по-видимому, любит Пушкина, но, вытягивая нижнюю часть его лица вперёд, он создаёт карикатуру на поэта. Ведь Пушкин был хотя и немного арап, но не хорёк». Подпись неразборчива.
Спасибо тебе за Мих. Ульянова. Я всё отчётливо себе представил. Он весь настоящий. Это редкость. Даже само существование таких людей утешает.
Изумителен Лем. Последнее, о кретине, — глубочайше! А первое («Вы думаете этот автор…») — эпиграф для статьи об Асадове. Лучше не скажешь. И точнее. Именно в этом «великая заслуга» Асадова.
А через тридцать лет после этого письма первый, но давно уже к тому времени бывший директор Музея Пушкина Александр Зиновьевич Крейн сказал вдове Натана Эйдельмана:
— Ах, Юлия Моисеевна, никогда ещё музей Александра Сергеевича не был так богат и так далёк от Пушкина!
7 октября 1965 г.
Вчера ходил с Наташкой в Манеж на выставку игрушки. Оформлено грандиозно. Ну и, естественно, впечатление!
Но я не могу ходить по Москве. Я не подозревал, насколько она станет нашей. Нашей с тобой. Кругом наши места.
Трудно, трудно.
Напиши что-нибудь весёлое.
10 октября 1965 г.
Ты просишь весёлое. Но весёлого ничего нет. А хорошее — пожалуйста — я тебя люблю и жду.
Купила «Вопросы литературы» № 9. Есть много интересного. В разделе «Мастерство писателя» — о литературе и истории — очень неравнозначно. Но А. Гладков — умница! Мне очень хочется согласиться с ним, что Пушкин не «знал» о том, что Сальери убил Моцарта, а «догадался». Тогда и версия Бонди становится убедительней: Моцарт тоже не «знает», что Сальери его отравит, но «догадывается». Пушкин «передаёт» свою гениальную догадку Моцарту (ему можно передать — ведь он же гений!). Нет, не «Зависть» название трагедии (не даром Пушкин отказался от этого названия). Гений и не-гений. Вот оно! Это важнее, чем зависть. Сальери не завистник. Он тонко и остро чувствует искусство, не менее, чем Моцарт. Но он не гений, и этим оскорблён.
…Я пошлю тебе автобиографию Евтушенко. У меня два экземпляра. А тебе, наверное, захочется прочитать.
…Купила Томашевского в буке. Счастлива была ужасно. Но никто не сумел здесь оценить. Я померкла.
