Чапаев и пустота

– Не понимаю, Василий Иванович. Понятие места и есть одна из категорий сознания, так что…

– Где это место? В каком месте находится понятие места?

– Ну, скажем, это вовсе не место. Можно сказать, что это ре…

Я осекся. Да, подумал я, вот куда он клонит. Если я воспользуюсь словом «реальность», он снова сведет все к моим мыслям. А потом спросит, где они находятся. Я скажу, что у меня в голове, и… Гамбит. Можно, конечно, пуститься в цитаты, но ведь любая из систем, на которые я могу сослаться, подумал вдруг я с удивлением, или обходит эту смысловую брешь стороной, или затыкает ее парой сомнительных латинизмов. Да, Чапаев совсем не прост. Конечно, есть беспроигрышный путь завершить любой спор, классифицировав собеседника, – ничего не стоит заявить, что все, к чему он клонит, прекрасно известно, называется так-то и так-то, а человеческая мысль уже давно ушла вперед. Но мне стыдно было уподобляться самодовольной курсистке, в промежутке между пистонами немного полиставшей философский учебник. Да и к тому же не я ли сам говорил недавно Бердяеву, заведшему пьяный разговор о греческих корнях русского коммунизма, что философию правильнее было бы называть софоложеством?

Чапаев хмыкнул.

– А куда это вперед может уйти человеческая мысль? – спросил он.

– А? – растерянно сказал я.

– Вперед чего? Где это «впереди»?

Я решил, что по рассеянности заговорил вслух.

– Давайте, Василий Иванович, по трезвянке поговорим. Я же не философ. Лучше выпьем.

– Был бы ты философ, – сказал Чапаев, – я б тебя выше, чем навоз в конюшне чистить, не поставил бы. А ты у меня эскадроном командуешь. Ты ж все-все под Лозовой понял. Чего это с тобой творится? От страха, что ли? Или от радости?

– Не помню ничего, – сказал я, ощутив вдруг странное напряжение всех нервов. – Не помню.

– Эх, Петька, – вздохнул Чапаев, разливая самогон по стаканам. – Не знаю даже, как с тобой быть. Сам себя пойми сначала.

Мы выпили. Механическим движением я взял со стола луковицу и откусил большой кусок.

– Не пойти ли нам подышать перед сном? – спросил Чапаев, закуривая папиросу.

– Можно, – ответил я, кладя луковицу на стол.

Пока я спал, прошел короткий дождь – склон оврага, который поднимался к зданию усадьбы, был сырым и скользким. Как выяснилось, я был совершенно пьян – уже почти добравшись до его конца, я поскользнулся и повалился в мокрую траву. Моя голова запрокинулась, и я увидел над собой небо, полное звезд. Это было до того красиво, что несколько секунд я молча лежал на спине, глядя вверх. Чапаев дал мне руку и помог встать. Когда мы выбрались на ровное место, я снова посмотрел вверх и вдруг подумал, что последний раз видел звездное небо черт знает когда, хотя все время оно было над головой – достаточно было просто поднять ее. Я засмеялся.

– Ты чего? – спросил Чапаев.

– Так, – сказал я и показал пальцем вверх. – Красота.

Чапаев поглядел вверх и покачнулся.

– Красота? – переспросил он задумчиво. – А что такое красота?

– Ну как, – сказал я. – Как