Почетный караул

Размышления полковника Росса нарушил голос полковника Ходена, произнесший его фамилию. Ходен сказал:

— Я не могу вполне разделить мнение полковника Росса, сэр… — Он виновато взглянул на полковника Росса, потом перевел взгляд назад на генерала. — Просто за всем этим я чувствую недовольных. Суть случившегося — прямо в соответствии с японской пропагандой — придает ему особую серьезность. По моему мнению. Нет, я не говорю, что был какой-то заговор… Во всяком случае, до сих пор. Надписи на стенах и другое такое же зондирование — это попытки разведать, нет ли еще единомышленников. Тут нужен глаз да глаз. Возможно, вы помните, как в сорок первом было с «Огайо».

Полковник Росс переменил позу и сказал:

— Но все-таки сколько их в октябре позволили себе лишнее?

— Не очень много, — сказал полковник Ходен. — Потому что мы были бдительны. Были готовы действовать. Я был тогда в Шенуте и знаю, в чем заключалась проблема, судья.

— Однако судья, возможно, прав, — сказал генерал Бил с усилием, словно это далось ему нелегко. — Способ спустить пары. Если кто-то задумал сбежать или вообще какое-нибудь предательство, разве он будет раскрывать свои намерения заранее? Не знаю, но, по-моему, ничего подобного они в уборных не пишут.

Генерал Николс сказал с глубокой серьезностью:

— Последняя из надписей, какие я видел в уборных: «Пожалуйста, не бросайте окурки в писсуары, курить намокшие трудно». Как, по-вашему, что это означает?

Генерал Бакстер засмеялся, как и — против желания — генерал Бил. Полковник Росс, застигнутый врасплох, невольно присоединился к ним. Невольно, но не против своего желания: этот безапелляционный грубый юмор почему-то принес ему облегчение, вернул способность практически оценивать соотношение величин, которую он начал утрачивать, тревожась за душевное состояние Нюда. Полковник Ходен улыбнулся кривовато, но истово, не собираясь уступать своей позиции, однако польщенный тем, что допущен приобщиться к фамильярным генеральским шуточкам. На круглом важном прокурорском личике майора Тайтема тотчас появилась такая же торопливая пустая ухмылка.

И еще одно, подумал полковник Росс, стараясь сохранить вернувшееся к нему внутреннее равновесие: не следует забывать, что вот сейчас, пока они ломают головы над бурей в стакане воды здесь, на базе во Флориде, пока обвинительные заключения, которые передал ему майор Тайтем (кстати, почему бланки номер 115 военного министерства печатаются на такой скверной бумаге, хотя известно, через сколько рук им предстоит пройти?), лежат перед ним, определяя сознательное неподчинение шестерых человек приказу помощника начальника военной полиции как нарушение сорок шестой статьи военного кодекса, вот сейчас, в этот самый момент, если хоть как-то позволила погода, бомбардировщики Восьмой воздушной армии делают разворот — часть с заглохшими двигателями с мертвыми и ранеными на борту, — чтобы попытаться дотянуть до своих английских баз. И, может быть, в этот самый момент истребители Пятой воздушной армии сбрасывают подвесные баки, а на перехват над еще недавно никому не нужным индонезийским портом поднимаются японские «зеро».

— Как по-вашему, судья? — сказал генерал Бил.

На него смотрел и генерал Николс. Вежливый интерес генерала Николса, вероятно, включал желание разобраться, какую роль этот пожилой полковник (без кольца Военной академии, без крылышек, как он, конечно, уже заметил) играет в АБДИПе.

— Думаю, генерал, — сказал полковник Росс, — вы оценили ситуацию очень точно. Думаю, Люк прекрасно изложил позицию контрразведки. Думаю, он и дальше должен ее придерживаться. Но в данном случае я полностью разделяю ваше мнение, что пока никаких конкретных действий предпринимать не стоит. Это звено в цепи. Оно может обрести важность, но в настоящее время указывает только на то, что нам уже известно: что среди персонала базы есть недовольные. И этим надо заняться в первую очередь.

— Нюд, если мне можно высказать мое грошовое мнение, — сказал генерал Бакстер, — то, на мой взгляд, это абсолютно верно. У нас в управлении считается, что цель любого расследования — раскрыть сомнительные или оспариваемые факты. Если этого не нужно, то и расследования не нужно. А если оно не нужно, то и нежелательно. Причем вовсе не потому, что означает лишнюю работу для нашего управления специальных расследований! Это напрасная трата времени для всех и часто только усугубляет отрицательные моменты. В данном случае, если эти цветные ребята вбили себе в голову, что их преследуют, скверно с ними обходятся…

— Они это говорят? — Генерал Бил взял пачку телеграмм, лежавшую возле его чашки, перелистал, вытащил одну и протянул генералу Николсу. — Прочтите, — сказал он. — Кто сообщил подобное? Это же неправда. Никаких беспорядков здесь не было. Каким образом газетное агентство распространяет такие сообщения, не удосужившись проверить, правда это или нет? Почему представители воздушных сил при службе информации пересылают подобные сведения наверх, не зная, правда это или нет?

Полковника Росса вновь охватила тревога: генерал говорил без гнева, без какого-либо чувства, словно это был настоящий вопрос, а не чисто риторический и ответа на него он не только не знает, но даже не пытается отгадать, настолько это сложно.

Генерал Николс взглянул на наклеенные полоски.

— Ну, — сказал он, — у них, возможно, есть инструкции посылать наверх все упоминания Оканары, которые находит их пресс-отдел. Да, кстати о газетах: меня это всегда интриговало. В газете читаешь главным образом о том, о чем не знаешь ничего, кроме их же сообщений. Вам никогда не доводилось читать газетный отчет о том, о чем вы сами кое-что знаете? Газетные сведения всегда более или менее неверны. Причем обычно более. Мне объясняли, что причина следующая: как правило, поступающий в редакцию материал переписывается кем-то, кто к нему никакого отношения не имел. Статьи ведь надо подгонять под пространство, остающееся между рекламными объявлениями. Не думаю, что это делается нарочно. Не думаю, что они так уж огорчатся, если ничего не исказят. Тут ничего сделать нельзя.

— Я ничего делать и не собираюсь, — сказал генерал Бил. — Я говорю только, что, если было так, мне об этом ничего не известно. А потому доложить им об этом я ничего не могу. Пожалуй, мне следует сообщить им о вчерашнем прежде, чем этим займутся газеты. Я не знаю, чего они хотят. Я даже не знаю, считают ли они, будто у меня есть какой-то специальный план преследования негров. Или как там сказал Олли? Могу ли я отдать этих ребят под суд? Они вам не объяснили?

Генерал Николс сказал:

— Насколько я понял из этого телефонного разговора, они объяснили вам, Нюд. Я безусловно не слышал ничего, что дало бы мне основания полагать, будто они хоть как-то ограничивают ваше право принимать необходимые, на ваш взгляд, дисциплинарные меры.

Генерал Бил сказал:

— Даже если я попаду в газеты? У нас тут есть утечка информации. Спросите у судьи. Что бы я ни сделал, попадет в газеты. И я не собираюсь действовать без указаний штаба. Могу я получить их от вас?

Генерал Николс покачал головой.

— Во всяком случае, не от меня, — сказал он. — Мне их не давали. И не думаю, Нюд, что вам нужны дальнейшие указания. Какие-то ваши подчиненные сознательно нарушили приказ и усугубили это нарушение, напав на начальника полиции. Какова нормальная процедура? Запрашивать указания у Вашингтона?

Генерал Бил сказал:

— Черт меня побери, если я знаю! Музыку заказывают они, а не я. Но я уже думал над этим, и кое-чего они все-таки не могут со мной сделать, Джо-Джо. Они не могут возложить на меня ответственность, а власть оставить себе. И если мне придется подать в отставку и уйти в морскую пехоту, я это сделаю. Говорят, там прекрасно. Говорят, там любому военному летчику тут же присваивают второго лейтенанта.

Полковник Росс сказал:

— Но прежде, генерал, дадим армейской авиации еще один шанс. Почему бы нам сейчас не наметить план действий? А тогда, если сочтете нужным, позвоните в Вашингтон, сообщите его им, и, если им не понравится, пусть предложат что-нибудь свое. — Он взглянул на генерала Николса, который закуривал сигарету. — Зачем позволять им думать, будто у нас никакого плана нет?