Новый Мир ( № 3 2007)

Вслед за тремя известными ахматоведению записями впечатлений А. А. от ее вызова в прокуратуру для дачи свидетельских показаний в 1957 году Разумов опубликовал — без сокращений — текст “протокола допроса свидетеля” (с факсимильным воспроизведением нескольких страниц энкавэдэшного “дела” Б. К. Лившица (1938) и двух листов собственно ахматовского допроса). Разумов не бесстрастный архивист-публикатор, его голос тут слышен более чем внятно. Вот после портретов чекистских следователей, цитат из Заболоцкого, из некоторых других источников, после описания пыток — после типографской отбивки — звучит лаконичное: “Кто-нибудь из них мог стать следователем Ахматовой”.

Переписка Лидии Чуковской и Виктора Жирмунского восходит к тем четырем годам (1966 — 1970), когда шла борьба за объединение разрозненного ахматовского наследия, с одной стороны, и готовилось посмертное издание “Стихов и прозы” А. А. — с другой. Поразительные портреты (и автопортреты) проступают в этой сугубо “технологической” переписке, где речь идет исключительно об архивных находках и вариантах текстов. Ни Л. Ч., ни В. Ж., естественно, еще не знают, что оба — в разное время — будут отлучены от публичного выхода своей работы к читателю. “Корреспонденты не состязаются и ревнуют (что слишком давно и прочно вошло в наш обычай, искорежив дарования многих филологов и нанеся существенный ущерб едва ли не всем классикам, особенно ХХ века), — пишет в своем отклике на книгу Андрей Немзер, — но щедро делятся своими открытиями”. За этой простой и понятной фразой — более ста страниц почти художественного сюжета, где слово “щедрость” действительно ключевое и многозначительное.

Переписка вошла в сборник не полностью, и дело не только в том, что многие письма Жирмунского до сих пор не найдены. Просто эхо деликатной темы наследия никуда не делось. Внимательный читатель, думаю, соотнесет факт публикации в настоящем сборнике фрагментов воспоминаний И. Н. Пуниной (а также разнообразное участие в книге А. Г. Каминской) и выход в первом номере — не питерского, а московского — журнала “Знамя” за текущий год тех писем Жирмунского и Чуковской, которых недостает в книге “Я всем прощение дарую…”.

Но ведь когда-нибудь обе эти публикации будут неизбежно сведены воедино1. А пока, извините, вынимайте из журнала и вкладывайте в книжку — так, что ли?

Евгений Ефимов. Сумбур вокруг “Сумбура” и одного “маленького журналиста”. М., “Флинта”, 2006, 96 стр., с ил.

Мои отношения с этим изданием складывались неравномерно: поначалу я пребывал в недоумении — что заставило исследователя так долго и пристально вглядываться в малозначительную и, как мне самому долгое время казалось, монструозную фигуру партийного публициста Давида Заславского (как и раньше подозревали многие — автора печально известной статьи об опере Шостаковича “Леди Макбет Мценского уезда”)? Затем постепенно понял: главным образом это — бессмертный феномен, кем-то удачно названный “мифологией в свою пользу”. “В пользу”, например, по мнению Ефимова, популярного историка-музыковеда Соломона Волкова, также оказавшегося одним из героев книги.

В том-то и дело, что, коротко говоря, Заславский — никакой не монстр, но один из тех по-настоящему преданных и целеустремленных “солдат партии”, благодаря энергии и (пусть и искаженному временем) определенному дарованию которых десятилетиями крутились шестерни отлаженной политической машины. Чистая антропология. Используя архивные изыскания, Ефимов создал и убедительный профессионально-психологический портрет своего героя, и темпераментно побеседовал с читателем о “новых исторических нравах”, и опубликовал — приложением — крайне любопытные материалы, в том числе не отправленное К. Чуковским Заславскому (которого он знал еще с сильно дореволюционных времен) примечательное письмо о Пастернаке. Почему неотправленное? Да потому, что в этой отправке уже не было смысла: свое участие в газетном погроме Б. П. давний знакомый Корнея Ивановича объяснил — за несколько дней до того — более чем ясно, спокойно и доверительно. “<…> Когда литературное явление становится прежде всего политическим явлением, когда вокруг него развертывается жестокий бой, менее всего литературный, то, извините меня, я вынужден „соваться”. На то я и поставлен как большая дворовая собака <…>”. До революции, как справедливо пишет Ефимов, яркому меньшевику-публицисту Homunculus’у (древний псевдоним Заславского) “посчитать или назвать себя собакой не пришло бы в голову”.

И статью “Сумбур вместо музыки” написал действительно он, Заславский. Никакой сенсации для Ефимова в этом нет. Как очевидно для автора книги и то, что Сталин своей руки, судя по всему, к этому тексту не прикладывал. Не было нужды. Для таких дел у него были трудолюбивые “дворовые собаки” — со своим, небезынтересным, биографическим обликом.

Фридрих Ницше. Полное собрание сочинений в тринадцати томах. М., “Культурная Революция”. Т. 12. Черновики и наброски 1885 — 1887 гг. Перевод с немецкого В. М. Бакусева. 2005, 560 стр. Т. 13. Черновики и наброски 1887 — 1889 гг. Перевод с немецкого В. М. Бакусева и А. В. Гараджи. 2006, 656 стр.

“Кто знает, как много поколений должно смениться, прежде чем появятся единицы, способные по-настоящему прочувствовать то, что сделано мною? И даже тут меня страшит мысль, что к моему авторитету будут прибегать совершенно не те и совершенно неоправданно. Но это — беда каждого великого учителя человечества: он знает, что при неблагоприятном стечении обстоятельств может стать для человечества злым гением — так же, как мог бы стать благословением”.

Читая эти слова Ницше, вынесенные в своеобразный эпиграф к проекту, предпринятому Институтом философии РАН и издательством “Культурная Революция”, видишь, как прозорлив и точен он оказался. Начнем с того, что единицы (и даже десятки) тех, кто без всякого воздействия сокрушительных в разные времена мод погрузился в его наследие, — есть. Я говорю о людях разных поколений, работающих в наше время, взять хотя бы входящего в редакционный совет проекта Игоря Эбаноидзе, который и пишет о философе, и переводит его работы. Он-то и подарил мне эти два тома, с которых начинается (!) издание первого в России Полного собрания сочинений Ницше.

12-й том — это впервые выходящая по-русски авторская версия набросков к тому, что нам известно под названием “Воля к власти” (полный текст в навсегда спорной реконструкции сестры философа и Петера Гаста вышел два года назад в той же “Культурной Революции” с замечательным послесловием Н. Орбела). А 13-й — это записи последних полутора лет “сознательной” жизни Ницше.

Мой сегодняшний безусловный “плюс” — знак почтительного уважения к самому проекту, когда кардинально пересматриваются и переводческие, и публикаторские коллизии (все!) в деле наиболее адекватного представления заинтересованному читателю мыслей этого бесконечно одинокого и несчастного человека, не единожды названного разными людьми “последним христианином”. Цитировать его записи на эту тему я не смогу, одна страница тут спорит с другой, филигранно и хаотично оформленные мысли сталкиваются и разбегаются, как ртуть на паркете. Лично мне и читать, по правде говоря, все это было страшновато, не то что — цитировать. Но это — мне. В “благоприятное стечение обстоятельств” и в “благословение” этого гения я, разумеется, тоже никогда не поверю, даже и в соответствующем сне. К тому же философия — не религия, она всегда будет, по-видимому, оставаться уделом избранных (даже если на каком-то этапе истории ее искаженный и выплавленный в идеологию модуль “при неблагоприятном стечении” овладеет массами, как с Ницше и случилось).

И еще: в послесловии к впервые свободному от цензуры российскому изданию знаменитого незавершенного труда немецкого философа Николай Орбел заметил, что трактат существует “на самой грани литературы, на краю ее пространства, где, собственно, начинается не-текст”. Что ж, теперь, когда вышли последние тома будущего полного собрания, желающие обжить этот край будут значительно более оснащены, нежели их предшественники. Ницше им в помощь.