Бьющееся стекло

На свое первое занятие она заявилась самой первой. Семинар проводился в запущенной аудитории с обшарпанными, испещренными надписями стенами, беспорядочно расставленными столами и растрескавшейся грифельной доской. Сорванная с кафедры преподавателя крышка валялась в углу. Помещение выглядело холодным, запущенным, неприветливым и никак не способствующим созданию творческой атмосферы. Выбрав место в задней части большой аудитории, Барбара пододвинула к столу стул и села.

Участники семинара подтягивались по одному. К обозначенному в расписании часу подошло еще восемь человек, и все они тоже расселись за задними столами. Барбара внутренне улыбнулась: видимо, всех писателей объединяет хотя бы одна общая черта.

Доктор Стэффорд появился внезапно, и сразу перешел к делу, на дав ей времени даже осознать впечатление от его внешности. Он опоздал на двадцать минут, однако и не подумал извиниться, а вместо того с ходу написал мелом на доске предложение. С таким нажи-mom, что мел разломился в его руке и половинка упала на пол.

— Это хорошее двустишие? — спросил Стэффорд, прочитав вслух написанное:

«Увидеть вновь не чаю я напрасно

Поэму, что, как дерево, прекрасна».

Ну? Ну? — нетерпеливо спрашивал он в той же резкой манере, в какой говорил по телефону. — Это двустишие очень часто цитируется. Все вы наверняка заучивали его еще в школе. Так хорошее оно или нет?

Все молчали.

— Если оно плохое, так чего ради вас заставляли долбить его наизусть? Обратите внимание на оригинальность метафоры: поэтическое произведение сравнивается с деревом. Отвечайте, это хорошее двустишие? Ну? Ну?

— Да, конечно, — промолвил слушатель, сидевший рядом с Барбарой.

— Вы уверены?

— Да, — подтвердил отвечавший, однако без прежней убежденности.

— Вздор! Оно ужасно. Одно из худших двустиший, написанных когда-либо на английском языке. А вот… — он снова принялся судорожно царапать мелом на доске… — вот превосходная строфа. Вслушайтесь в музыку, прочувствуйте ритм слов. Прежде всего вы должны научиться самостоятельно распознавать хороший литературный текст. Если кто-то назвал что-то превосходным, это еще не значит, что так оно и есть. Не позволяйте никому навязывать вам свои взгляды. Никому, включая меня. Каждому из вас следует стать для себя единственным судьей в области литературного вкуса. Уверен, все вы знаете, что хорошо и что плохо в жизни. Вы взрослые люди, и у любого из вас уже выработана система жизненных ценностей. Точно так же необходимо выработать и собственную систему ценностей литературных. Вы сможете чувствовать текстуру слов, выносить самостоятельные суждения и в конечном итоге обретете свой путь.

Барбара была заворожена и его идеями и динамизмом, с которым они преподносились.

— Сейчас я раздам вам отрывки из рассказов. Здесь есть выдержки и из великих произведений, и из вполне заслуженно забытых. Имена авторов не указаны намеренно, чтобы это не оказало на вас влияния.

Пока он раздавал собравшимся листки с печатным текстом, Барбара присматривалась к нему, стараясь оценить руководителя семинара объективно и беспристрастно. Низкорослый и сухопарый, он выглядел лет на сорок пять. Рубашка с короткими рукавами оставляла открытыми болезненно худые руки, подмышками расплывались темные круги пота. Венчик редких щетинящихся волос обрамлял гладкую плешь. Резкие контуры лица дополнялись ястребиным носом и глубоко посаженными глазами. Каждая черта его внешности, взятая по отдельности, казалась исключительно непривлекательной, едва ли не на грани уродства. Но стоило Стэффорду заговорить, как он преображался: глаза озарялись внутренним светом, хилое тело наполнялось внутренней энергией. Страсть, вкладываемая им в каждое слово, превращала невзрачного коротышку в яркую, харизматическую личность.

Барбара вернулась домой после одиннадцати. Свет горел только в холле, должно быть, Пол уже лег спать. Она ощутила разочарование, потому что на протяжении получаса пути до станции Пелхэм, где пересела на оставленный там «пинто», предвкушала, как поделится с мужем впечатлениями этого вечера, смакуя их со всеми подробностями.

Следуя давней привычке, она заглянула в спаленку Дженни, откинула упавшие на глаза прядки и, поглаживая нежные щечки, неожиданно поймала себя на том, что говорит с дремлющим ребенком о том воодушевлении, которое вынесла с семинара. Отяжелевшие от сна веки девочки поднялись, маленькие ручонки потянулись к маме, но после короткого сонного объятия снова обмякли. Наклонившись, Барбара поцеловала Дженни в лобик. Как же она любила свою малышку!

Перейдя в свою спальню, где крепким сном спал Пол, Барбара почувствовала, что слишком возбуждена, чтобы лечь в постель, и вместо того решила сесть за письменный стол. Привыкшая добираться до него как сомнамбула, она не нуждалась в свете. Усевшись, Барбара провела руками по рифленым ножкам, погладила потертую кожу, покрывавшую столешницу, и задумалась о работавшей когда-то за этим столом женщине. Взгляд ее был устремлен за окно, на усеянное звездами ночное небо. В ее сознании словно стал распускаться едва не замерзший, но теперь отогревшийся бутон. Персонажи, сюжетные ходы, идеи и их словесное обрамление: все это рождалось само собой, заполняя ее мысли так, что оставалось лишь записать. Она начала набрасывать свой очередной рассказ на листке бумаги, освещенном лишь единственным бледным светильником. Тем, что висел на небосводе.

Последующие занятия проходили по образцу, заданному на том, первом. Девять участников семинара обсуждали произведения, о каждом отрывке доктор Стэффорд нетерпеливо и настойчиво спрашивал, хорош ли он.

Услышав ответ, Стэффорд порой требовал объяснения, причем никогда не было возможности предугадать, удовлетворится ли он услышанным, либо же станет настаивать на более вдумчивом анализе. Когда Стэффорд обращался к ней, Барбара трепетала. Он мог быть крайне резок в суждениях, и ей совсем не хотелось стать объектом его насмешливой критики. При этом она чувствовала, что, по всей видимости, таким способом Стэффорд хочет заставить их раскрыться перед ним и друг перед другом, с тем чтобы из интроспективно ориентированных некоммуникабельных индивидуумов сформировалась сплоченная, способная на взаимную поддержку группа.

Хотя уже после первой недели Барбара сменила деловой костюм и туфли на каблуках на «ливайс», свитер и кеды, она все равно выделялась среди прочих: парусиновый верх ее обуви был слишком чистым, а фасон джинсов слишком традиционным. Кроме того, Барбара была на несколько лет старше большинства товарищей по группе. Отличало ее и отношение к творчеству, которое, как ей казалось, требовало полной отдачи. Некоторое время она чувствовала себя чужой среди всех этих представителей новой для нее субкультуры, но постепенно, невзирая на разницу в возрасте, различия в манере одеваться и иной образ жизни, стала сближаться с ними. Стены молчаливого отчуждения, разделявшие первоначально участников семинара, начинали рушиться. Теперь Барбара видела в них таких же людей, как и она сама, обуреваемых жаждой творчества и стремящихся постичь себя, чтобы овладеть той силой, которая вынуждала их писать.

Рита, драматург, на счету которой было уже три поставленных пьесы, являлась мастером диалога. Она могла подвергнуть расчленению прямую речь в любом тексте, убедительно объяснив, почему эту фразу необходимо использовать, а ту следует опустить. Поначалу Барбару удивляло, с чего это драматургу вздумалось посещать семинар по художественной литературе, но со временем причина ее интереса стала яснее. Рита всегда садилась прямо перед доктором Стэффордом и не сводила с него глаз. Если Барбаре выпадал случай поговорить с ним после занятий, Рита непременно оказывалась рядом — тоже задерживалась, внимательно просматривая полученный в этот вечер текст. Создавалось впечатление, будто разыгрывалась пьеса, в которой Рита обязательно отводила себе роль, пусть и не главную. Доктор Стэффорд относился к Рите настороженно, как человек, непривычный к женскому вниманию.