Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Вот одно обстоятельство, отличавшее Толстого от Булгакова.

Толстой также активней боролся с собственной гипнабельностью — брешью, через которую его, собственно, и убивали. Он бросил выпивать. Бросил курить. Избегал крупных городов и начальников.

А Булгаков не смог справиться ни с тем, ни с другим, ни с третьим. Алкоголь вреден, но не непосредственно: живущие одиноко в горах пьют всю жизнь, но умирают далеко за сто лет. Да и захоти он бросить, «Уна» не позволила бы. В скорейшей смерти уловленного ею «пилата» она была заинтересована «кровно».

Эта заинтересованность не личное достижение Елены Сергеевны, даже с учётом явно вскрытой ею «помойки» своей родовой памяти. Дело даже не в личной ненависти или некой личной обиде, скажем, в ответ на то, что Булгаков не скрыл своей оценки её «нравственной физиономии» (шлюхи от подобных слов впадают в раж, как будто им напоминают о Страшном — для нравственных уродов — Суде). Надо понимать, что со всяким «пилатом» борется вся стая — как целое. У стаи многовековая память и многовековые цели, активисты стаи — авторитеты, «королевы красоты», «уважаемые граждане». На «личную» ненависть «уны» накладывается покорность «воле» (иррациональной) стаи.

«Она-то, впрочем, утверждала впоследствии, что это не так, что любили мы, конечно, друг друга давным-давно, не зная друг друга, никогда не видя…»

Один из простейших приёмов уничтожения «пилата» с использованием «уны» — пребывание с ней в одной спальне максимальное время (отсюда, скажем, инсценирование сексуальности при полной фригидности). Толстой сопротивлялся и жил дольше, чем того хотела стая. Но в доме Толстого помимо спальни были ещё комнаты, ему было куда бежать. Поэтому одна из бессознательных целей стаи — лишить всякого «пилата» этих «излишеств». Он вообще должен быть бездомным. (Имена Киник, Пилат и Бездомный — в этом смысле синонимы. Сколь же замечательно подсознание позднего Булгакова, выбравшего для своего героя-мечты такое имя!). Так что ничто не случайно: ни наречение Булгаковым любимого героя (об этом — дальше) таким псевдонимом, ни интерес Бездомного к Пилату, ни то, что Иешуа называли собакой (киником). Не случайны и торжествующие насмешки Воланда над «квартирным вопросом» жителей столицы метанации. Как и само наличие этого вопроса.

Я тоже выжил в результате двух предыдущих браков, хотя в этом смысле значим только один: только внучка главраввина заучивала наизусть куски из романа мастера, была авторитетна и, отнюдь не в противовес своему тотально еврейскому вкусу, ей нравилось ставить на видное место икону «Богоматери» со странным младенчиком с не детским некрофилическим лицом (Иродиада, Уна и жёны-дочери первосвященников были психоэнергетическим целым).

Бегал от неё? Бегал. И в другие города, и просто в леса. Но ещё внучке главраввина я говорил, что она нравственный урод и что, похоже, её цель — меня убить. До последнего уровня осмысления Булгаков вообще не дошёл, а Толстой только к концу жизни. А ведь всякое осмысление не только открывает путь к ещё б`ольшим осмыслениям, но и защищает от некрополя убивающего.

Понтий Пилат состоял в формальном браке со своей «Еленой Сергеевной» несколько дольше, чем автор «Мастера…», однако не умер. Почему? Ведь по силе некрополя жена «пилата» Булгакова была сравнительно с Уной сущим ничтожеством.

Снижал собственную гипнабельность? Не пил, тем отличаясь от однополчан?

Любил виллы в пустынных местах?

Не скрывал, что он думает о «нравственной физиономии» «святой сновидицы»?

Спал от неё как можно дальше?

Следовательно… Следовательно, зная, что ночью жены не бывает во дворце, нисколько тому не противился?!

Что, ещё одна деталь «Понтия Пилата», оказывается, психологически достоверна?

часть третья

Несколько тайных слов

глава четырнадцатая

Тайна Первоисточника

Всадники остановили своих коней.

— Ваш роман прочитали, — заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру, — и сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессонница. Она мучает не только его, но его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость — самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нём не виновата. Единственно, чего боялся храбрый пёс, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит.

— Что он говорит? — спросила Маргарита, и совершенно спокойное её лицо подёрнулось дымкой сострадания.

— Он говорит, — раздался голос Воланда, — одно и то же, он говорит, что и при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда, когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же — лунную дорогу, и хочет пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому что, как он утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа весеннего месяца нисана. <…>

— Отпустите его <…>, — вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха. Как бы то ни было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:

— Не надо кричать в горах, он всё равно привык к обвалам, и это его не встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже попросил тот, с кем он так стремится разговаривать, — тут Воланд опять повернулся к мастеру и сказал — Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить одною фразой!

Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало по безлюдным и безлесым горам:

— Свободен! Свободен! Он ждёт тебя!

М.Булгаков. Мастер и Маргарита. Глава 32 («Прощение и вечный приют»)

Отравленные Азазелло и им якобы воскрешённые мастер и Маргарита здесь на самом деле мчатся по пути между уже утраченной жизнью и ещё не обретённым воландовым «покоем». Говорят, в этом кратком, как бешеная скачка коней, состоянии люди успевают просмотреть всю свою жизнь как бы со стороны и дать ей оценку. На это способны даже те, жизнь которых прошла без остатка в строительстве миражей самооправдания своей бесталанной жизни, вернее, подобия жизни. Ужаснувшись её закономерным последствиям, даже без глубинного покаяния, они могут исповедаться — прежде всего в самом страшном из своих грехов.

Это так: кто не наблюдал, как во время болезни, стихийного бедствия или иной угрозы смерти люди «вспоминают Бога» — дают обеты, клянут себя за слабость, плачут — в надежде на изменение обстоятельств? Но стоит лишь угрозе миновать, как всё возвращается на круги своя: не исполняется даже самое простое — обеты. Потому что не было духовного покаяния, а был лишь страх момента смерти и последующего воздаяния.

Об особенностях поведения людей, в частности, в предсмертном состоянии, Булгаков знал и как выходец из священнического рода, и как врач-практик. Будучи внеконфессиональным христианином и — не в пример своим предкам в рясах — истинным священником (об этом в главе «Цыганский Барон, главный раввин, православный священник»), о «переходе» в образе быстрых коней он мыслил только первым планом, но его подстилал второй, истинный — в образах Первого и Второго Воскресений. И кажущиеся мягкими манеры Воланда — на самом деле суть источник волн подхлёстывающего страха и ужаса, как при угрожающем жизни камнепаде в горах.

Итак, Маргарите надлежит исповедоваться.

Для тех, кому не довелось принимать исповедей, сообщу: речь людей при этом отрывиста, и уклончивость часто принимает форму образности и иносказаний. И вообще, в серьёзных случаях уходы от прямого смысла бывают с удивительными вычурами. Булгаков об этом знал — по каналам родовой памяти.