Близнецы

Она вернулась домой одновременно со своей хозяйкой. Обнаружив, что вместо горячей ванны ее ждет ушат грязной воды, учительница вышла из себя. Театрально подняв руки, она обрушила на Анну поток обвинений.

— Подождите, — перебила ее Анна, — я налью новый котел, поставлю его на огонь и все уберу. Это займет всего несколько минут.

Фрау Шмидт успокоилась лишь после того, как порядок был восстановлен и вид кухни совпал с картинкой, возникшей в ее голове, когда, розовая и сытая, она возвращалась домой с фермы брата.

В церкви появилась пахнущая мылом и накрахмаленным бельем. Сидя на скамейке, она пела, радовалась и страстно молилась — ангельским голоском, которым всего час назад отчаянно сквернословила. Анна стоически за ней наблюдала. На обратном пути фрау Шмидт сказала:

— И все-таки я не понимаю, как вы могли впустить в мой дом какую-то грязную нищенку с ее вонючим отпрыском.

Анна остановилась, посмотрела ей прямо в глаза и невозмутимо процитировала только что услышанные слова священника: «И родила Сына Своего первенца, и спеленала Его, и положила Его в ясли, потому что не было им места в гостинице». [103]

— Ты уходишь от ответа игрой слов… — буркнула учительница и пошла дальше.

И все-таки Анна получила рождественский подарок. Не теплые чулки или кофту, не молоко или мясо, но латинский служебник: Сакраментарий, Lectionarum и Graduale — тонкий намек на то, что в области христианства ей еще следовало многому научиться.

Альтруизм фрау Шмидт касался исключительно дидактической сферы. Ей пришлось нелегко в поисках социальной работы для Анны. Введенные нацистами образовательные учреждения были закрыты; остался лишь один приличный католический институт в Северном Рейне-Вестфалии. Директор института незамедлительно ответила на ее безукоризненное письмо: в марте она планировала посетить трирскую семинарию и смогла бы лично оценить знания протеже фрау Шмидт.

Защищаясь от пыли, поднимавшейся с развалин, Анна повязала голову платком, который развевался на ветру. Чем ближе она подходила к семинарии, тем сильнее сковывал ее предэкзаменационный страх. Высокомерная и вспыльчивая директорша, не дав ей перевести дух, тут же подвергла ее строгому допросу.

— Почему вы хотите стать социальным работником? — спросила она резким, даже грубым тоном, как будто еще ни разу не сталкивалась со столь нескромным, нахальным желанием.

— Я хочу помогать людям, — тихо ответила Анна.

— Почему?

— Потому что хочу помогать людям! — повторила Анна, повысив голос и забыв обо всех правилах приличия.

Повисла неловкая тишина. Я все испортила, подумала Анна, быстро же мне это удалось. Но почему она обращается со мной как с собакой? Даже собаку и ту гладят, приговаривая: какой милый песик. Наконец она прервала молчание:

— Я сама была ребенком, нуждающимся в помощи.

Снова тишина и насмешливый сверлящий взгляд важной персоны, от которой зависела ее судьба.

— Можете идти, — отрезала женщина.

Анна вернулась домой с удрученным видом. Фрау Шмидт тут же набросилась на нее с расспросами:

— Ну, как все прошло?

— Пиши пропало! Меня не возьмут.

Учительница недоверчиво фыркнула. У нее были свои каналы для получения объективной информации; спустя несколько дней она объявила о победе.

— Ты произвела на нее сильное впечатление. Эта, по крайней мере, знает, что хочет, сказала она аббату.

Анна устало на нее посмотрела. У нее не было ни малейшего желания слушать ее выдумки. Однако почта подтвердила ее правоту. Ей доставили замусоленную, надорванную телеграмму: «Семестр начинается 1 сентября».

Прощайте, учительница фрау Шмидт! Однако перед тем как отправиться в Северный Рейн — Вестфалию, она решила совершить вторую попытку. На этот раз у нее была надежная обувь, светило солнце, почтовые машины подбросили ее прямо до деревни. Она вышла в центре, деревенские жители указали ей дорогу. С букетиком набранных по дороге цветов она толкнула скрипучую калитку из кованого железа. От калитки вела тропинка, разделяя ряды могил. Впереди — самые старые: заросшие мхом, с потускневшими от дождя и мороза фамилиями на покосившихся камнях и потрескавшихся могильных плитах. Посередине — подстриженные тисы. Тишина, только птицы поют. Чуть дальше — могилы посвежее. Одна из них сразу бросалась в глаза, поскольку была квадратной, а не продолговатой, а три самодельных деревянных креста накренились так, словно искали друг у друга поддержки. Анна интуитивно направилась туда, как вдруг в ней зашевелился необъяснимый страх — вдруг он окажется прав, и именно здесь она его не найдет… а он будет смеяться над ее наивностью, там, во всех сторонах света… Но пути к отступлению не было, она шла к этим двум жалким квадратным метрам с момента своего освобождения из американского плена. Шаг за шагом, она робко приблизилась к своему отрезвлению. На каждом кресте готическими буквами были вырезаны имена, его — на среднем. Земля покрыта свежей хвоей, на ней — белые розы. От кого и кому были эти цветы? Она опустилась на колени, положила рядом свой полевой букет и уставилась на его имя в надежде хоть как-то ощутить его присутствие. В памяти возник загорелый бодрый солдат, провожавший ее на вокзале в Нюрнберге: «Этот кошмар скоро кончится…» Если он и продолжал жить где-то, то у нее внутри — здесь ей стало это понятно.

— Что вы делаете на моей могиле? — нарушил тишину женский голос позади нее.

Анна остолбенела. Не оборачиваясь, она произнесла с достоинством:

— Если кому-то в мире и принадлежит 3fа могила, то мне. Здесь похоронен мой муж.

Из еловой кроны зазвучало пение черного дрозда, прерываемое приглушенными всхлипываниями. Анна обернулась. На нее смотрела молодая девушка с опухшими глазами. И хотя могила хранила молчание (самое непопулярное качество всех могил), к Анне закрались ужасные подозрения. Здесь лежат еще двое, успокоила она себя.

— Вы фрау Гросали… — спросила девушка таинственным голосом.

— Да, да… — нетерпеливо ответила Анна. — Я фрау Гросали, а вот какое отношение к моему мужу имеете вы?

Девушка беспомощно подняла глаза к небу, как будто ожидая знцка свыше. Как ни силилась, Анна не могла ее вспомнить. Их взгляды бегло пересеклись.

— Я сейчас все объясню, — пробормотала девушка и откашлялась. — Он был расквартирован у наших соседей… мы познакомились с ним через ограду, моя мать и я… нам он сразу очень понравился…

Она робко продолжала свой рассказ. Вот таким необычным образом — через женщину, которую последней видел перед смертью, — Мартин обращался к Анне, посвящая ее в детали своей гибели. Только теперь его абстрактная гибель — der Heldentot Ihres Mannes [104] — приобрела конкретные очертания. В какой-то момент он еще жил, видел, слышал, обонял, говорил, смеялся, а чуть позже пришлось собирать его останки. Тихим голосом девушка описала тот день в сентябре 1944 года. Контору в Прюме, где она работала, закрыли, поскольку вся область стала фронтовой зоной и транспорт не ходил. Она вынуждена была остаться дома. Она сидела на скамейке в саду, когда офицер пожелал ей доброго утра и крикнул, что получил приказ об отправке в Вестфалию со своими солдатами, чтобы захватить бункер с сигнальной аппаратурой. Она вскочила с места. «Можно мне доехать с вами до Прюма? — спросила она в невольном порыве. — У меня там сумка с вещами». Он покачал головой: «На дорогах небезопасно, американцы обстреливают нас со всех сторон». Но она продолжала настаивать и умолять взять ее с собой. «Ладно, раз уж вы так хотите».

Они отправились в путь, грузовик лавировал на лесной дороге; время от времени вдалеке что-то взрывалось, листья и ягоды дрожали на ветках, потом снова все стихало. «Боже мой, — вдруг в панике воскликнула она, — я забыла ключи!» Мартин успокоил ее: «Вам они не понадобятся, вот увидите, там наверняка выбиты все окна, так что проникнуть в здание не составит труда». — «Вполне возможно, но я все-таки хотела бы вернуться за ключами», — упрямилась она и уже собралась было вылезти из машины, как он ее удержал: «Возвращаться одной опасно». Но она не поддалась на уговоры — нужно было во что бы то ни стало забрать ключи. Попрощавшись, она пешком побрела к дому.