Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы

— А карту зачем берешь? — строго спросил он Поденщикова, вытащив из его мешка географический атлас. — Если нашей местности, чтоб дойти, — тогда можно, а другие — нельзя.

— Так это атлас, — смущенно ответил Поденщиков,

«Ага, — подумал я, — и ты не святой. У меня-то все в порядке, я лишнего ничего в вещмешке не таскаю».

— Атлас там или не атлас, а посторонние карты не положено брать, — гнул свое Баркан.

— Тут же по всему миру карты, — тихо и смущенно отвечал Поденщиков, — тут все страны. А вот карта звездного неба...

— Все равно не положено. А если тебя, на худой конец, убьют и это самое звездное небо попадет в руки неприятеля? А я отвечай!

— Это старый атлас, в нем все данные устарели, — вмешался вдруг Абросимов. — Он военной ценности не представляет.

Сержанту Баркану, видно, только такие слова и были нужны. Он с уважением посмотрел на Абросимова и вернул книжечку Поденщикову.

— Ладно, забирай. Но чтобы на точке всем строго себя держать, точка ответственная.

Потом, уже другим тоном, он добавил:

— Там курево у вас живо выйдет, и стрельнуть негде. Ты возьми у старшины в мой счет за три дня. Я ведь не курец.

Вот и грейдерная дорога, накатанная широкими покрышками автоцистерн — тех, что подвозят горючее на склад ГСМ. Мы с Абросимовым шли рядом, а впереди шагал Поденщиков, и тень его, косо ложась на дорогу, плавными толчками двигалась перед нами. Из-за скатки, винтовки, вещмешка, противогаза — из-за всего того, что было на нем навьючено, тень его не походила на человеческую: это шагало существо сложной внеземной конфигурации. «И моя тень сейчас такая же, и Абросимова — тоже», — полусонно думал я.

Мы шли молча. Поденщиков молчал потому, что был неразговорчив, я — потому, что хотел спать. А у Абросимова было сонно-счастливое лицо, будто он даже рад был тому, что ему не дали выспаться и вернули его в явь, в этот хороший мир, где у него теперь есть сын. И только когда мы вышли на проселок и проходили деревней мимо двух печей, что стояли на месте сгоревших изб, на миг как-то беспомощно опустились углы его рта, и он отвернулся и стал смотреть в сторону — туда, где начинался выгон и за ним — ольшаник.

Вскоре мы догнали Поденщикова, а он слегка замедлил свой широкий шаг, применяясь к нам, и теперь все трое шли рядом. Дорога была безлюдна, все движение к переднему краю шло по шоссе, что лежало на пять километров левее. А здесь ходить было некому, население уже эвакуировалось. И очень тихо было кругом. Только издали слышались порой нечастые глухие удары — работа артиллерии.

— Не устали? — спросил вдруг Поденщиков Абросимова каким-то невоенным тоном.

— Нет, что вы, — ответил Абросимов. — Я не устал.

— Ну, а вас спрашивать нечего, — сказал Поденщиков, обращаясь уже ко мне. — У вас годы легкие.

Действительно, я был много моложе их. И шагать мне даже с полной выкладкой было нетрудно. Устать, конечно, я мог, но и устав, мог пройти еще много.

— А вы хорошо запомнили, как дорогу сержант объяснял? — спросил я Поденщикова только для того, чтобы закрепить это обращение на «вы». Мне до этого казалось, что на правах начальства он будет нам говорить «ты».

— Запомнил, — ответил он. — Да и вы, верно, запомнили. Он все толково рассказал.

— А я вот плохо в местности разбираюсь. У меня, очевидно, топографический идиотизм, — сказал Абросимов.

— Что такое? — недоуменно переспросил Поденщиков.

— Топографический идиотизм. Это не то чтоб болезнь, но просто такое душевное качество.

— Нет, мне грех жаловаться, — молвил Поденщиков. — Я в дорогах понимаю, потому — практика. До финской, на гражданке, все время на местности работал.

Вот мы дошли до контрольно-пропускного пункта, и у нас проверили документы. Вскоре показалась покинутая деревня. Пройдя ее, мы присели на крылечке крайнего дома. Из распахнутой двери тянуло запахом отсыревшей золы. Мы сидели и ели хлеб. Было не по-осеннему тепло и очень тихо.

Поденщиков вынул из противогазной сумки противогаз и положил в эту сумку часть продуктов из вещмешка.

— Теперь никто проверять не будет, — сказал он, — а на обратном пути возьмем. Чего их таскать? — Он взял и наши противогазы и спрятал их под крыльцо, где была отодрана доска.

— Не страшен газ, а страшен противогаз, — наставительно сказал я, повторив остроту довоенных дней.

Серая кошка вышла из дома и опасливо посмотрела на нас. Поденщиков бросил ей кусочек хлеба. Она наступила лапкой на хлеб, а сама не уходила, глядела на нас желтыми неподвижными глазами.

— Еще ждет, — сказал Абросимов, бросая ей кусочек. — Но как же она зимой прокормится?

— Мышковать будет, птиц будет ловить, проживет, — ответил Поденщиков и, откинувшись поудобнее, стал листать свой атлас.

— Тананарива, — произнес он вдруг. — Тананарива! Мы здесь вот на крылечке сидим, а там где-то Тананарива такая есть... Много на свете всего.

Я удивленно посмотрел на него, но он не заметил моего взгляда. Лицо у него было задумчиво-изумленное.

— В этом атласе, наверное, нет маленьких городов? — спросил Абросимов.

— А вам какой? — повернулся к нему Поденщиков.

В ответ Абросимов назвал какой-то городок — я сразу же забыл его название. Есть такие городки, названия которых знают только те, кто живет в них или у кого там есть родные. Но Поденщиков, видно, хорошо знал географию.

— Это к востоку от Р.? — спросил он, назвав какой-то городок, тоже мне незнакомый.

— Вот-вот, — подтвердил Абросимов. — Там у меня жена. Неделя, как сын родился... По вчерашней сводке Р. сдали, но ведь это восточнее. В сводке нет...

— Таких маленьких городков в сводке не сообщают, — сказал Поденщиков.

— Жена пишет, что началась эвакуация. То есть, значит, уже идет. Их в Пензенскую область куда-то... Пишет, что там им хорошо будет. Вот только дорога...

— Значит, сейчас в поезде едет, — сказал Поденщиков. — Женщин с детьми в первую очередь вывозят. Все обойдется.

— Я тоже думаю, что все хорошо будет. Вот только в поезде с ребенком тяжело, тесно, наверное... А из армии в тыл можно посылки посылать?

— Может, и можно. Не приходилось, — сдержанно ответил Поденщиков.

— Я сахару накоплю и вот еще конфет — я ведь не курю, мне конфеты полагаются. И еще вырежу кораблик из дерева, я хорошо вырезаю, — и пошлю все это. Когда новый адрес узнаю.

— Пошли, что ли? — сказал Поденщиков. — На точке-то ждут.

Мы вскоре вышли на рокаду и прошли по ней километров восемь, затем свернули на просеку, косо отходившую от дороги. Потом началась заброшенная лесная дорога, колеи которой поросли травой. Поденщиков остановился, закурил.

— Нет, пожалуй, чуть дальше, — сказал он.

Вскоре мы остановились возле большой сосны, у которой недалеко от земли ствол раздваивался. На сосне белел свежий затес, а на затесе углем было намалевано что-то вроде самолета.

— Эй, дежурный! — крикнул Поденщиков. — Эй!

— Дежурный! Дежурный! — заорал я.

— Урны... урны... — ответило эхо. И сразу же послышался близкий ответный крик. Кто-то бежал к нам по лесу. Это был красноармеец нашей роты по фамилии Поляк. Сразу угадав в Поденщикове старшего, он подошел к нему и первым делом попросил закурить.

— Второй день без курева.

— Рассчитывать надо, — хмуро сказал Поденщиков, протягивая ему кисет. — А на посту спокойно?

— Вчера самолет нас обстрелял, финский «брустер». Наверно, бочки сверху заметил. Но ничего, обошлось.

— А на озере спокойно?

— Катера два раза проходили мимо, вроде как наши. А один раз вроде как не наш прошел. Смирнов говорит, что это финский. Наверно, они успели катера в озеро спустить.

Мы пошли за Поляком к посту, и через полчаса те трое, которых мы сменили, ушли, а мы остались.

В ста шагах от нас лежало озеро, а шалаш наш был на береговой песчаной гряде. Слева гряду прорезал ручей, мелко и широко растекаясь по озерному берегу. За ручьем под соснами стояли и лежали железные бочки, их было не меньше сотни. В воде озера, среди жухлого камыша, на мелководье виднелись две большие емкости с круглыми задраенными люками. Далеко от берега, за мыском, из воды торчала корма затонувшей железной баржи — лихтера. По озеру шла мелкая рябь, а кругом было тихо и сонно, и только верховой ветер легонько раскачивал верхушки сосен.