Покрашенный дом

– Восемь двадцать.

Я еще никогда не приезжал в Блэк-Оук в столь ранний час. Я бросил взгляд вдоль Мэйн-стрит, в ту и в другую сторону, не зная, куда теперь направиться. И решил зайти в аптеку, где в задней части стоял сатуратор с содовой. К ней я и направлялся, когда услышал шум моторов. С юга, с нашей стороны округа, приближались два грузовика. Это явно были люди с гор, они возвращались к себе домой, и их имущество было высоко навалено в кузовы и привязано к бортам. Семейство в первом грузовике вполне могло сойти за Спруилов - тинейджеры точно так же сидели на старом матрасе и грустно рассматривали магазины, мимо которых они проезжали. Второй грузовик выглядел гораздо лучше и чище. Он тоже был загружен деревянными ящиками и джутовыми мешками, но они были сложены аккуратно. Муж сидел за рулем, жена - на пассажирском сиденье. У нее на коленях сидел маленький ребенок, который помахал мне ручонкой. Я помахал в ответ.

Бабка всегда говорила, что у многих людей с гор дома получше, чем у нас. И я никак не мог понять, зачем они собираются и едут к нам из своих Озаркских гор собирать хлопок.

Я увидел, что отец зашел в скобяную лавку, и пошел туда же. Он стоял у прилавка, где продают краску, и разговаривал с продавцом. Четыре галлона «Питсбург пэйнт» уже стояли на прилавке. Я невольно вспомнил команду «Питсбург пайретс». Они опять заняли последнее место в чемпионате Национальной лиги. У них был только один замечательный игрок - Ральф Кайнер, он тридцать семь раз отбил мяч за забор, всякий раз обеспечивая своей команде «хоум ран».

Когда-нибудь и я буду играть в Питсбурге. И гордо носить красный цвет «Кардиналз» и гонять этих несчастных «Пайретс»!

Мы вчера израсходовали всю краску, докрашивая заднюю стену дома. Мексиканцы собирались уезжать. По моему убеждению, было очень разумно купить еще краски и воспользоваться бесплатной рабочей силой, пока она еще торчит у нас на ферме. Иначе они уедут, а вся малярная работа опять свалится на меня.

– Этой краски не хватит, - шепотом сказал я отцу, когда продавец протянул ему счет.

– Пока достаточно, - ответил он хмурясь. Все дело было в деньгах.

– Десять долларов плюс налог в тридцать шесть центов, - сказал продавец. Отец полез в карман и вытащил тощую пачку банкнот. Медленно пересчитал их, словно не хотел с ними расставаться.

Он остановился, насчитав десять, ровно десять бумажек по одному доллару. Когда стало до боли понятно, что денег у него не хватает, он изобразил смешок и сказал:

– Выходит, я захватил только десять долларов. Налог заплачу в следующий раз, как приеду в город.

– Конечно, мистер Чандлер, - сказал продавец.

Они вынесли каждый по две банки и погрузили их в кузов пикапа. Мистер Риге как раз вернулся в кооператив, и отец пошел туда, чтобы поговорить с ним насчет наших мексиканцев. Я вернулся в скобяную лавку и направился прямо к продавцу.

– Сколько стоят два галлона краски? - спросил я.

– Два пятьдесят за галлон, всего пять долларов.

Я полез в карман и достал деньги.

– Вот пять долларов, - сказал я, протягивая ему банкноты. Он сначала не хотел их брать.

– Ты эти деньги на сборе хлопка заработал? - спросил он.

– Да, сэр!

– А отец знает, что ты покупаешь краску?

– Нет еще.

– А что это вы там красите?

– Наш дом.

– Зачем это?

– Потому что его никогда не красили.

Он неохотно взял деньги.

– Плюс еще восемнадцать центов налога, - сказал он. Я протянул ему долларовую бумажку и спросил:

– Сколько отец остался должен за этот налог?

– Тридцать шесть центов.

– Вычтите отсюда.

– О'кей, - сказал он и дал мне сдачу. А потом вынес краску и тоже погрузил ее в пикап. Я стоял на тротуаре и присматривал за нашей краской, как будто кто-то мог ее украсть.

Потом рядом с лавкой Попа и Перл я увидел мистера Линча Торнтона, нашего почтмейстера. Он отпер дверь почты и вошел внутрь. Я пошел туда, не отводя бдительного взгляда от грузовичка. Мистер Торнтон был человек с причудами, и многие считали, что это потому, что он женат на женщине, у которой проблемы с виски. К алкоголю почти все в Блэк-Оуке относились неодобрительно. В округе царил «сухой закон», а ближайший винный магазин находился в Блайтвилле, хотя поблизости имелось несколько бутлегеров, которые не жаловались на свои доходы. Я знал про это, потому что мне Рики рассказал. Еще он сказал, что самому ему виски не нравится, но он частенько пил пиво. Я прослушал достаточно много проповедей о том, какое зло этот алкоголь, чтобы здорово беспокоиться о душе Рики. И если для мужчин считалось грехом тайком пить спиртное, то для женщин это вообще было скандальным явлением.

Я хотел спросить у мистера Торнтона, как мне отправить письмо Рики, причем спросить так, чтобы об этом никто не узнал. Письмо было на три страницы, и я весьма гордился своими достижениями. Но в нем содержались все подробности про Либби Летчер и ребенка, а я все еще не был уверен, что мне следует его посылать в Корею.

– Добрый день, - поздоровался я с мистером Торнтоном, который уже стоял за прилавком и поправлял на лбу козырек, готовясь к работе.

– Ты мальчик Чандлеров? - спросил он, едва взглянув на меня.

– Да, сэр.

– У меня для вас кое-что имеется. - Он скрылся на минутку, потом вернулся и протянул мне два письма. Одно было от Рики.

– Это все? - спросил он.

– Да, сэр. Спасибо.

– Как у него дела?

– Думаю, хорошо.

Я бегом добежал от почты до грузовика, сжимая в руке письма. Второе было от представительства фирмы «Джон Дир» из Джонсборо. Я осмотрел то, что было от Рики. Оно было адресовано всем нам: Илаю Чандлеру и всей семье Чандлеров, Рут 4, Блэк-Оук, Арканзас. В верхнем левом углу был обратный адрес - непонятная путаница из букв и цифр, а в последней строчке надпись: Сан-Диего, Калифорния.

Рики был жив и писал письма домой; все остальное было совершенно не важно. Отец уже шел по направлению ко мне. Я побежал ему навстречу, размахивая письмом, и мы с ним уселись у входа в продуктовую лавку и прочитали его до последнего слова. Рики опять писал в спешке, и письмо было всего на одну страницу. Он писал, что его часть почти не участвует в боях, и, хотя он вроде бы был не очень этому рад, для нас это звучало как музыка. Еще он сообщал, что слухи о перемирии ходят все чаще и что даже начались разговоры, что к Рождеству все они уже будут дома.

Последний абзац был грустный и даже пугающий. Один из его друзей, парень из Техаса, погиб, подорвавшись на противопехотной мине. Они с Рики были одного возраста и вместе проходили подготовку в учебном лагере. Рики собирался, вернувшись домой, съездить в Форт-Уорт навестить мать своего друга.

Отец сложил письмо и сунул его в карман. Мы влезли в пикап и поехали из города.

К Рождеству Рики будет дома! Лучшего подарка и быть не может!

Мы поставили грузовичок под дубом, и отец пошел забрать краску из кузова. Там он остановился, пересчитал банки и посмотрел на меня:

– Как это у нас получилось шесть банок?

– Я купил еще две, - ответил я. - И налог заплатил.

Он, кажется, не знал, что на это сказать.

– Ты истратил деньги, что заработал на хлопке? - наконец спросил он.

– Да, сэр.

– Зря ты это сделал.

– Я хотел помочь.

Он почесал лоб и с минуту изучал проблему, а потом произнес:

– Ладно, думаю, так будет по-честному.

Мы перетащили краску на заднюю веранду, а потом он решил пойти на «задние сорок» и посмотреть, как там Паппи и мексиканцы. Если хлопок можно собирать, он останется с ними. Мне же было разрешено начинать красить западную стену дома. Я хотел поработать в одиночестве. Хотел продемонстрировать, насколько я слаб и насколько огромна стоящая передо мной задача, чтобы мексиканцы, когда вернутся с поля, пожалели меня.

Они вернулись в полдень, все перемазанные в грязи, усталые и с невеликими результатами утреннего сбора. «Хлопок слишком мокрый», - услышал я слова Паппи, обращенные к Бабке. Мы поели жареной окры с хлебцами, и я вернулся к своей работе.