Училка

— Не знаю, — так же искренне ответила я. — Может быть.

— А как Настя? Говорит обо мне? Вспоминает?

— Честно? Нет. Она оказалась неожиданно гордой девочкой. И даже жесткой. Никитос как-то спрашивал.

— Неправда, — сказал Игоряша.

— Правда. Спрашивал, когда ты принесешь вертолет, который взял починить.

— А! — обрадовался Игоряша. — Вот видишь, какие корыстные дети!

— Да не говори, Игоряша! Корыстные, наглые и вообще не твои!

— Не мои? — серьезно переспросил Игоряша.

— Ты чем-то еще хочешь поинтересоваться? Здравствуйте, — поздоровалась я с проходившими мимо меня мамами — они шли в мой класс.

Мамы с интересом посмотрели на меня. Догадались, наверно, по описанию детей, что это я.

— Да, хочу, — грустно сказал Игоряша. — Ты меня любила когда-нибудь?

— У тебя сейчас какая температура?

— Тридцать восемь и два.

— Вот когда будет хотя бы тридцать семь и один, я тебе скажу. А сейчас не могу.

— Значит, не любила, — вздохнул умный Игоряша.

— Еще вопросы есть?

— Есть. А что ты… вообще что делаешь?

— Я? Замуж выхожу.

— За кого? — испуганно спросил Игоряша. — За меня?

— Ага. А за кого еще? У тебя есть для меня другие варианты?

— Н-нет… Нюся… Но это так неожиданно… Я как-то сейчас… гм…

— Ладно, проехали. Ты деньги собираешься приносить в этом месяце?

— Нюсечка, Нюсечка, — заторопился Игоряша, — вот я как раз хотел сказать… Ты понимаешь, у меня сейчас с деньгами не очень…

— Не понимаю.

— Я говорю…

— Не понимаю, — прервала я его. — И не слышу ничего. Ерунду не говори. Пожалуйста, на питание детей деньги принеси завтра. Если у тебя температура, то послезавтра. И чтобы такой скотский разговор про деньги у нас происходил первый и последний раз. Ты не виноват, что тебя когда-то родила Наталья Викторовна, а Настя и Никитос не виноваты, что они родились у тебя и меня. И мы — оба — обязаны их кормить и растить. Тебе это ясно? Независимо от количества новых детей, которые у тебя скоро появятся.

— Нюся…

— Ты меня услышал?

— Услышал. Я принесу деньги. Сколько?

— Сколько не жалко. Чем больше, тем лучше.

— Не говори так! Нюсечка… Мне на детей денег не жалко, даже если они меня совсем не любят…

— Одно с другим не связано, запомни. Они родят своих и будут отдавать им, и деньгами, и любовью.

— Но пусть меня Никитос больше не тыркает! — тут же встрял Игоряша в мою неожиданную для меня самой проповедь.

— Пусть не тыркает, — согласилась я. — Ты тоже для этого что-нибудь сделай. Приди хотя бы однажды в костюме десантника на Новый год.

— Нюся…

— Что, Игоряша?

— Ты что, правда выходишь замуж?

— Правда.

— За кого?

— За известного дирижера.

— Он — еврей? — почему-то спросил Игоряша.

— А ты — еврей?

— Я — почему? — удивился Игоряша.

— Ну а почему ему быть или не быть евреем? Что ты какой-то маразм спрашиваешь?

— Да, значит, еврей… И богатый. Раз знаменитый дирижер… Понятно… Я так и думал… Нюся… — Мне показалось, что Игоряша собирается плакать. — Ты правду говоришь или потому что меня ревнуешь? Ведь у меня еще ничего… ничего не решено…

— Она сейчас где? — спросила я, отметив, что в коридор уже раз или два высовывались недоуменные родители — где же новая классная руководительница их детей. Не та ли тетечка, которая так упивается сейчас своим остроумием по телефону?

— Она? — переспросил Игоряша.

— Да, она, она! В аптеку пошла? Тебе за лекарствами?

— Да, — грустно сказал Игоряша. — И в магазин за клюквой.

— Вот, когда она придет, ты ей и скажи, что у тебя еще ничего не решено. Договорились?

— Договорились, — прошептал Игоряша. — Всё, извини, не могу больше говорить…

Я засмеялась и нажала отбой. Ну что, Аня Данилевич, поражение по всем фронтам? С Тютевой и Громовскими — победа относительная, смахивающая на поражение, раз пришлось прибегнуть к последнему, волшебному средству. Здесь — тоже. И там. И тут… Нет! Ведь я, кажется, помирилась с Розой… И еще нужно нормально провести собрание. Соберись! — сказала я сама себе. Нытье — не мой конек. Как там Роза говорила — «Хороша я, хороша»? Не буду ее больше даже про себя Нецербером звать, раз это так обидно.

— Здравствуйте, уважаемые родители! — как можно спокойнее и доброжелательнее произнесла я, заходя в класс.

И тут же натолкнулась взглядом на Будковскую. Почему я решила, что это мать Сени? Копия, одно лицо, те же белые-белые волосы, как у жителей Вологды и Архангельска или забытой белорусской деревни. И такой же наглый взгляд, как у сына. Но, секунду поизучав меня, она все же глаза отвела. Я осмотрела класс. Да, пришли не все. Но многие. Я решила по списку отметить, кто пришел, чтобы сразу увидеть родителей, с которыми давно хотела познакомиться.

— Есть родители Кати Бельской? — Можно было смело спрашивать «мама», потому что в классе сидел лишь один папа, крупный, с сонным и хамоватым лицом. Салов? Если ляжет сейчас на парту и сообщит, что ему «всё по фиг», то точно он.

Приятная, достаточно взрослая женщина подняла руку.

— Да, есть. Я.

Я внимательно посмотрела на нее.

— Очень приятно познакомиться… — я заглянула в листочек, — Наталья Сергеевна.

— Мне тоже, — вполне искренне сказала Катина мама.

— Родители Салова? — поинтересовалась я, чтобы сразу отмести сомнения.

— Ва… — промычал единственный мужчина.

Может быть, он сказал «ба» или «да», но разницы никакой. Передо мной сидел выросший, криво побритый, неплохо одетый, опухший, отекший Слава Салов.

— Очень плохо мальчик себя ведет, — заметила я. — Хамски.

— С чего это вдруг? — вполне членораздельно ответил мне отец Салова. — Что-то не так. Вы не путаете? — говоря со мной, он не собрался и не сел ровнее, что было бы естественней, а, наоборот, сполз, поплыл по парте, как бы размазываясь по ней.

Я засмеялась.

— Вот так и ваш сын лежит на парте все уроки, — ответила я. — Очень трудно с ним наладить контакт.

— А вы старайтесь! — сказал мне Салов-старший. — Это ваша обязанность! За это вам деньги платят!

— Послушайте, давайте не начинать ругаться! Ваш мальчик первый год в нашем классе, а столько с ним проблем! — заметила маленькая рыженькая женщина, говорящая с едва уловимым акцентом. Я хорошо слышу говор и акцент. Предкавказье, Краснодарский край, что-то оттуда.

— Чё? — повернулся к ней Салов.

— Родители, родители! Давайте не ссориться! — пришлось пойти на мировую мне, хотя больше всего мне хотелось бы сейчас взять этого опухшего папу за шкирку и встряхнуть его изо всех моих сил — и за сына, и за его собственное хамство.

— Хамство — общая проблема, — сказала я. — Не только Салова.

— Я прошу поосторожнее со словами… — снова завелся Салов.

— Уважаемые родители, если у кого есть желание, наиболее красочные эпизоды из нашей школьной жизни вы можете просмотреть, камеры пишут всё, а дети себя ведут так, как будто камер и нет.

— Ну и правильно! — высказалась полная, даже скорее толстая женщина с сильно накрашенными глазами и туго накрученными кудрями. — Что ж им делать, если режим тотальной слежки установлен за детьми! Вот вы были за камеры или против?

— Я была за камеры. Я надеялась, что это как-то поможет дисциплинировать детей.

— Помогло? — усмехнулась толстая мама. — Вот. Издеваются над детьми за наши же деньги.

— Камеры установил город.

— На деньги налогоплательщиков!

— Простите, вы чья мама?

— Я? — опять усмехнулась женщина. — Володи Пищалина.

Ну да, верный дружок Будковского, который всегда прячется за его спину. Мамы сидят не вместе. Уже хорошо.

— Будковский и Пищалин — самая большая проблема по дисциплине в классе.

— Давайте лучше про учебу! — махнула рукой Пищалина. — Не в детском саду! Дисциплина, дисциплина… Что сдаем, какие проблемы по учебе, по программе? Об этом поговорим! Учительница слабая по математике. Вот проблема! А то — Пищалин, Пищалин…