Возвращение

– Говорила. Когда вы с Мишей после свадьбы сели считать. Конечно, «не к добру». «Не к добру» и вышло. Сколько всё–таки и за что?

– Тысячи две, наверное. Не за что. Просто так дали. Сказали –«Купишь что -нибудь. Или сами придумаете.» Вот!

... От бригады какой-то. Кто-то винится. С Сахалина парень ехал. Он и дал. Сказал – «Купишь что -нибудь. Или сами придумаете.»

– Сколько?! Дела! Нарочно не придумаешь. А почему взяла?

– Да, я думала, он мне за банку кофе деньги в сумку сунул. Кофе растворимый. «Касико». А потом посмотрела, а там ... Тысячи две. Наверное.

– Не было печали, черти накачали. Покажи.

Наташа достала из сумки газетный сверток.

– «Советский Сахалин».

Прочитала мать.

– Да. Не меньше.

Она посмотрела на деньги и села за стол.

– Угораздило тебя. Не к добру "деньги с неба". Ой, не к добру!

...Завтра положишь на книжку. Убрать надо из дома их. Может хозяин появится. Дурные какие-то деньги. Беды бы не было. Ладно, садись чай пить.

... Убери это подальше.

Мать кивнула на свёрток.

– Мама. Я вот, что дорогой подумала.

Наташа присела к столу.

– Обменяем квартиру и мою комнату на одну. Будет большая трехкомнатная. Я в институте восстановлюсь. Может так? Здесь ведь стипендия за пять лет.

Будем все вместе. А?

... Не приедет Володя за деньгами. Не приедет. У него жена, сын – Петька. Девять лет ему. Не приедет.

– Что за Володя?

– Ну, это тот парень, что деньги отдал.

... – Да, девка. ... «Раскрывай ворота» – называется.

Мать сидела за столом, разглядывая Наташу, опустившую голову, крутя пустую кружку.

... – Да, девка. Пышешь! Пышешь! – повторила она.

Наташа достала из кармана фантики и положила их на стол.

– Что это?

Мать посмотрела на квадратики.

– Фантики. Там девчонка ехала ещё ... с Сахалина. Играли, наверное, с родителями. Взяла – Веру научить. Потеряли, наверное.

Наташа посмотрела на мать.

– Да, девка. Беда...а...а!– выдохнула она, пристально глядя на Наташу.

Подошла к окну. Серый вечер уже накрыл дома. В них то тут, то там зажигались окна и казалось, что идет какая-то тихая перекличка между окнами.

– Наташа! А скажи, мы уже можем поговорить, как две бабы? Вот, просто, как две бабы, имеющие по дочке? Вот просто о себе, о жизни.

Мать повернулась и уперлась взглядом в Наташины глаза.

– Наверное, можем.

Наташа растерялась и медленно передвинулась на краешек стула, положив руки на квадратики фантиков.

Она поймала себя на мысли, что похожие чувства она испытывала, когда мама проверяла у неё уроки.

– Наташа. Мне меньше сорока пяти лет. Поверь мне, что я не чувствую себя ни несчастной, ни старухой,– мать присела рядом.

–Я хочу любить. Я могу быть любимой. Но я люблю и свою дочь. Я люблю свою внучку, её дочь. Мне страшно признаться, но я боюсь, что моя любовь делает и её, и внучку, и меня несчастнее. Несчастнее потому, что каждый день идет время. Идёт. Идёт. А я стою, как прибитая гвоздями к забору. Приходит день, наступает ночь, мимо идут, спешат куда-то люди, а я всё стою. Мне не больно, – мне «никак». Понимаешь? «Никак»!

Я могу проходить весь день в халате. Я могу не выходить на улицу, если я одна. Я не хочу так. Я хочу «по–другому». Понимаешь? «По–другому»! Я не знаю как! Но хочу «по–другому».

...Но я люблю свою дочь, я люблю свою внучку. Я нужна им. Я хочу, чтоб у них было хорошо. Я могу в чём-то помочь. Я рада бежать за «тридевять земель», чтоб помочь. А так... – моя помощь – это помощь ... Как тебе сказать? Не знаю! Я своими руками толкаю вас в болото.

А время идёт. Время идет. Оно уносит силы и желания. Оно приносит безразличие и пустоту.

И они тоже стоят. Стоят. Никуда не бегут. Нет, чего-то того, что было... И стоим мы, обнявшись, любя друг друга, но стоим. Жизнь идёт, а мы стоим! Втроем стоим. Верочка, конечно, растёт, но.... Мы-то стоим, и она стоит!

Наташа смотрела на мать.

Действительно, – нестарая женщина. Только в глазах..., не грусть, а какая-то пустота.

Наташа хорошо помнила, как принесли из роддома Верочку. Как светились мамины глаза. Лучики теплого света освещали всё кругом. А потом, как-то незаметно, потухли, а потом появилась эта пустота.

– Мама. Я всё понимаю, но не знаю, что, как, делать. После гибели Миши во мне что-то пропало. Что? Сама не знаю. Что было? Тоже не знаю. Что-то было, а теперь этого нет. Я не знаю, что делать!

– И я не знаю, что делать! Только знаю, что делать что-то надо!

... Они сидели, положив руки на стол. Обе думали о своей жизни, о жизни другой, которая хорошо была известна во всех подробностях. О Вере, о годах, которые прожиты, о тех, что будут, о будущем, о другой бабушке, о бабушке и дедушке Наташи, о том, что, как-то незаметно всё заплелось в такой плотный клубок, что конца ниточки, за который можно было бы потянуть и распутать его весь, не видно.

– Мама. Я знаю, ты советов не даёшь. Ты знаешь, я их не прошу. Что нам делать?

Мама встала, взяла чайник, зажгла плиту, поставила на неё чайник, устало села опять за стол.

– Если нельзя вернуть эти деньги обратно, то обменяй свою комнату на квартиру, где -нибудь здесь рядом. Забирай Верочку. Восстановись в институте, а там смотреть будем. Будем в гости ходить. Позовёшь – прибегу.

Я другого ничего не вижу. Денег хватит и на обмен и «на пожить» какое-то время. Потом думать будем. На своих поездах ты никуда не уедешь. Да и я, как на перроне, эти два года. Провожаю и встречаю. И Мишина мама так же из -за нас живёт.

Придумали мы все для себя жизнь, которой нет. Поставили Верочку в «красный угол» и в «молитвах на неё» не видим, что вокруг делается, что жизнь мимо нас идёт.

И ещё обертку красивую этой жизни ищем. Кого обманываем?

... Или, давай, я перееду в вашу комнату, а вы с Верой здесь оставайтесь. Это же твой дом тоже.

...Часы идут. Дни бегут. А годы, Наташа, летят! Летят!

... К дедам даже выехать не можем. Всё нам некогда.

... У тебя должен быть свой дом. Понимаешь, свой. Без меня. А у меня – свой. Всегда открытый для вас.

А ты обязана сделать так, чтоб.... Обязана. Понимаешь? Обязана сделать так, чтоб тебе, мне и Верочке было хорошо.

Чтоб не одни вы с ней в четырех стенах в фантики играли. Понимаешь? Обязана. Вывернуться наизнанку, а сделать. Для себя, для Верочки, для меня, для дедов своих, для мамы Мишиной.

Ходить по улице и улыбаться не потому, чтоб показать другим, что у тебя всё хорошо, а сделать, чтоб так было, что ты ходишь и улыбаешься.

Фантиком не прикроешь от людей, то, что есть!

У тебя есть шанс. И возможности. Вон пышешь вся.

...Да и без этих денег был. Смелости не было. Только время потеряли.

А так! Запремся мы в этой трехкомнатной и ....

... Ладно. Давай спать, дочка! Поздно уже.

... «Рельсы–шпалы, рельсы–шпалы, е–дет по–езд за–поз–да–лый...»

Наташа засыпала под стук колес своего поезда.

Напротив, в кресло–кровати, спала Верочка.

А Наташе уже снилось, что она куда-то едет.

Куда – неизвестно. Но, её должны встретить. Она достала черно–желтый «кирпичик» ленинградской туши, открыла коробочку, достала щёточку, подошла к зеркалу.

Она увидела себя стоящей у зеркала в купе поезда. В зеркале отражалась тайга, пробегающие телеграфные столбы, километровые указатели, на которых нельзя было разобрать цифр, себя, стоящую с закрытыми глазами. Она рассматривала своё лицо. Оно было спокойно.