Тонкий лед

—  

Доконали зэчки, укатали? — усмехнулся Пла­тонов.

—  

Не-ет! Мужик там много лет отпахал, весь «положняк». Он в бараки не совался.

—  

Знал, что его там ждет...

—  

Ну, можешь на время пойти, пока постоянного найдут. Сам знаешь, начальником спецотдела не каж­дого поставят. Надо, чтоб он всем требованиям отве­чал. Мало быть хорошим спецом, но и в соблазн не впасть, не пить.

—  

Александр Иваныч, с чего решили от меня отде­латься? В чем я провинился? Или все еще считаете «котом в мешке»? — не выдержал Егор.

—  

Чудак ты! Там зарплата вдвое больше, чем у нас. А у тебя — сложности. Да и на целую Томкину зарплату доходы поубавились.

— 

На нее уходило куда больше, чем она получала. Материально нынче лучше будет.

— 

Вообще-то ты прав! Баба — первый разоритель. Редко какая из них бережлива! В основном, сластены и тряпочницы. Исключений нет! Разные у них только пороки,— вздохнул Соколов и спросил,— так я тебя уго­ворил?

— 

Нет. А почему именно меня посылаете?

—  

Посылают знаешь как? Ну, то-то. Тебя рекомен­дую! Других нет достойнее. Сам видел. У меня стари­ки. Каждому до пенсии не больше трех лет. Куда им в бабью зону, если они со своими благоверными не справляются. С тобой все иначе. К тому ж я не темню: не захочешь там пахать, вернешься на свое место. С великой радостью примем. Ни для кого не секрет, что в нашу систему отбор людей особый. Соблазнов много, да и опасностей больше, чем блох у овчарки. Потому и не хотят к нам люди. Оклад мал — спрос большой. Слишком высокие требования — очень мно­го запретов. Нет выходных и праздников. Вся наша жизнь как у зэков проходит в неволе. С малой разни­цей. Жизни мы не видим. Так или нет, Мария Тарасов­на? — глянул на приоткрытую дверь туалета и громко захохотал.— Женщины в любом возрасте остаются са­мими собой, и любопытство присуще каждой! Да, еще вот знай: тебя в женскую зону областное начальство рекомендует. Я здесь ни при чем! Они так решили. Не отказывайся. Это начало карьеры. У нас эту должность пока дождешься, пора будет самому на пенсию ухо­дить. Понял? Тут все готово!

— 

А кто там начальник зоны?

— 

Достойный человек! Я его давно знаю. Кремень, не мужик! Всегда держит свое слово и в пакостях не замечен. Подчиненные его уважают. Вот ты его уви­дишь, никогда не заметишь, что он — на протезах! С девятнадцати лет без ног. В войну на мине подо­рвался, в Афгане. А держится как на своих родных ногах и не ноет, не жалуется. Содержит семью: двоих своих детей и двух внуков. На всех его тепла хватает, никого не обижает и не забывает. И родни у него мно­го, и друзей. Все уважают Федора Дмитриевича Кась­янова. Зэчки с ним считаются, никогда не хамят.

—  

У него тоже морская граница есть?

—   

Имеется. Только его бабы в самой зоне вкалы­вают. Робу шьют для военки, на лесоповале не упира­ются. Без них мужиков хватает. Потому побегов нет. Во всяком случае я не слышал, чтобы Касьянова за это щучили. Да и зона его покрепче, получше нашей. На кухне — бабы. Чистота и порядок повсюду. Готовят не­плохо. Уверен, тебе понравится. И, хотя неохота от­пускать, все ж привыкли за годы друг к другу, пожелаю удачи на новом месте. Как бы оно не сложилось, нас не забывай. Звони, приезжай, навещай. Завтра у нас выходной, а послезавтра приедешь сдать дела. Не кому-то конкретному, нет тебе замены, не дали. Про­сто твою загрузку разделим на всех.

—  

А где эта зона находится? — спросил Егор.

—  

В семи километрах от Поронайска. Тебе позво­нят и приедут за тобой. Будут возить на машине на работу и с работы. Каждый день как начальника...

—  

Зато в «воронке»,— отмахнулся Егор.

—  

У нас и того нет! — нахмурился Соколов.— Тебе сейчас эта перемена кстати. Закрутишься в делах, в работе, быстрее Томку из души вытряхнешь. Они с моею в последнее время разругались вдрызг. Даже не здоровались. Уж не знаю, что за кошка меж ними проскочила? Женщины! Нам их не постичь. А ты бери себя в руки и за дело. Некогда нам комплексовать и печалиться. Жить надо, чтоб радовались те, кого мы произвели на свет!

Когда Александр Иванович ушел, из туалета выш­ла теща. Все время, что Соколов с зятем сидели на кухне, Мария Тарасовна слушала их разговор, сидя на унитазе, боясь пропустить хоть одно слово.

—  

Поздравляю тебя, Егорушка, теперь начальни­ком сделаешься. Никто не будет помыкать тобой,— женщина даже не стала скрывать, что подслушивала.

— 

Да, если все сложится, даже зарплата станет вдвое больше. И никаких морок с катерами, К началу работы и домой приеду спокойно. Никакого гада не нужно вытаскивать из моря. В новой зоне форму шьют, не вкалывают на лесозаготовках. Вдобавок там хоро­шая охрана, известная на всю область. В ее работу мне не соваться. Основной заботой станет почта и по­рядок с документами. Так это неново и несложно.

—  

А баб не боисся? Они вон какого медведя, как Соколов, чуть не осрамили. Это ж надо! Бабы мужика завалили! Я, слушая, чуть в толчок не провалилась со страху. Ох, и работа ваша проклятущая! Везде с оглядкой. Не побьют, так понасилуют! А то и хуже! Самое обидное, что ни за что и не спросясь.

—  

А кто спрашивает, когда морду бьет? — рассме­ялся Платонов.

—  

Может, остаться на прежнем месте?

—  

Нет, мам. Эта работа особая. Туда областное начальство посылает не без своего умысла,— вспом­нилось кстати, что начальник женской зоны не только фронтовик, но и ходит на протезах.

«Может, меня прочат в будущем на его место?» — стукнуло в голову

Мария Тарасовна села напротив зятя, подперев щеку кулаком.

—  

Чем завтра займешься? — спросила Егора.

—  

Поведу вас в цирк. Давно не были на представ­лении. Нужно всем отдохнуть, встряхнуться и вспом­нить, что на каждую беду по радости отпускает сама жизнь, только нельзя этот шанс упускать. Нужно пользо­ваться всем, что дарит судьба.

Оля, узнав о предстоящем походе в цирк, мигом ожила, повеселела, заранее достала платьишко, в кото­ром решила провести выходной. Лишь иногда, глянув на Тамарино кресло перед трюмо, девчушка закусыва­ла губы, чтоб не разреветься. Ей было обидно, что мать так легко променяла ее на какого-то «хахаля».

Она еще долго не могла простить матери этого пре­дательства, но время глушило боль. Домашние стара­лись не вспоминать о женщине, покинувшей семью.

Егор, казалось, тяжелее всех перенес расставание с женой. Он часто вставал ночами, выходил на балкон и курил, пользуясь одиночеством. Себе задавал один вопрос: «За что?»

Ведь вот другие били жен, все время изменяли им, пропивали половину зарплаты, заботились только о себе. И от них не уходили, не бросали жены, жале­ли, поднимали пьяных из луж и грязи, вытаскивали из драк, отнимали у милиции, отмывали, отчищали и про­должали любить. Сколько выплакали и пережили те бабы, не счесть их горестей. Редко какая решалась уйти от пропойцы. Мучились до конца жизни, сцепив зубы, несли свой крест молча, не жалуясь на беды.

Тамаре не на что было сетовать. Разве на недоста­ток внимания? Но и к себе Егор ничего не требовал. Уж какие там сентименты, если, домой вернувшись, чуть не падал от усталости. Был плохим мужчиной? Может быть... Но до того ли, если, вымотавшись за день, даже забывал, зачем спит в постели вместе с женой? Да и женаты были не первый год, поугасли пыл и страсть, успокоилась плоть.

Егору вспомнилось, как однажды на Новый год Та­мара удивилась. Пошли они в гости отметить празд­ник. Жена ни минуты не сидела, танцевала со всеми мужчинами компании. Платонов не только не прирев­новал ни к кому, даже не оглянулся в ее сторону ни разу, не нахмурился, не сказал ни слова. Женщину задело такое равнодушие. Она спросила: «А разве ты меня ни к кому не приревновал?» «Зачем? Как бы ты не флиртовала, домой пойдешь со мною. Да и себя не уронил, знаю себе цену, не поставлю вровень с теми отморозками. Они — лишь на миг, но ведь все празд­ники быстро заканчиваются, а жизнь продолжается. Пусть в ней не случится горькое похмелье. И тут я по­лагаюсь на твои ум и порядочность».