Сатанинские стихи

Он испугался.

— Чего тебе надо? Нет, не говори, просто оставь меня.

Когда ты был болен, я не могла видеть тебя; чтобы не случилось скандала; ты знал, что я не могу, что ради тебя я остаюсь вдали; но потом ты был наказан, и теперь ты пытаешься оправдываться этим, чтобы уйти в свои облака, чтобы спрятаться за ними. Вот в чем дело; и еще в ней, ледяной женщине. Ублюдок. Теперь, когда я мертва, я разучилась прощать. Я проклинаю тебя, мой Джибрил, пусть твоя жизнь станет адом. Адом, потому что это то место, куда ты отправил меня, будь ты проклят; место, откуда ты пришел, дьявол, и куда ты вернешься, сосунок, насладившись своим кровавым падением.

Проклятия Рекхи; и после того — стихи на непонятном языке, в резких и шипящих звуках которого — так казалось ему, но он мог и ошибиться — повторялось имя Ал-Лат {67} .

Он вцепился в Чамчу; они прорвали основание облаков.

Скорость, ощущение скорости вернулось, высвистывая свои ужасающие ноты. Крыша облаков взметнулась вверх, бездна вод стремительно приближалась, и глаза их открылись. Крик, тот же крик, что трепетал в его чреве, когда Джибрил плыл по небу, сорвался с губ Чамчи; столб солнечного света пронзил его открытый рот и высвободил рвущийся наружу вопль. Но они прошли облачную трансформацию, Чамча и Фаришта, и была текучесть, неясность граней, и солнечная стрела извлекла из Чамчи все более чем просто шум:

— Лети {68} ! — заорал Чамча Джибрилу. — Лети же! — И добавил второй приказ, неведомо откуда взявшийся: — И пой!

Как новое входит в мир? Как рождается оно?

Из каких сплавов, позывов, соединений оно создается?

Как выживает, экстремальное и опасное? Какие компромиссы, какие сделки, какие предательства должна совершить его тайная природа, чтобы избежать смертного приговора, ангела истребления {69} , гильотины?

Рождение — вечное падение?

Если ли у ангелов крылья? Могут ли люди летать?

Падая из облаков к Ла-Маншу, господин Саладин Чамча почувствовал свое сердце сжатым столь неумолимой силой, что понял: он не умрет, ибо это невозможно для него. Позже, когда ноги его снова будут твердо стоять на земле, он усомнится в этом, станет приписывать подобную мысль искажению восприятия, вызванному взрывом, а свое спасение — свое и Джибрила — слепой, глухой удаче. Но сейчас он был лишен сомнений; его переполняла жажда жить, искренняя, непреодолимая, чистая, и первое, что сообщила она ему — это желание сохранить свою жалкую личность, выраженную в ужимках {70} и голосах, и намерение все перетерпеть; и он сдался ему — да, продолжай, — и будто бы стал сторонним свидетелем того, что творилось в его разуме и органах; ибо изменение это началось в самом центре его тела, превращая в железо его кровь, изменяя его плоть в сталь; и было оно также подобно кулаку, охватившему его со всех сторон и оберегающему в пути, одновременно невыносимо прочному и невыносимо нежному; пока, наконец, изменение не поглотило Чамчу полностью и пока рот и пальцы его не заработали независимо от желания; и как только оно надежно закрепилось в своих владениях, оно распростерлось за пределы тела и схватило Джибрила Фаришту за яйца.

— Лети! — приказало оно Джибрилу. — Пой!

Чамча держался за Джибрила, пока этот последний — сперва медленно, затем все быстрее и сильнее — принялся размахивать руками. Все увереннее и увереннее махал он, и в такт взмахам вспыхивала его песня, и пелась она, подобно песне призрака Рекхи Меркантиль, на языке, которого он не знал, на мелодию, которой он никогда не слышал. Джибрил никогда не отрекался от этого чуда; в отличие от Чамчи, пытающегося дать всему рациональное объяснение, он никогда не прекращал говорить, что газель была небесной, что без песни не было бы этих взмахов, а без взмахов они наверняка пронзили бы волны подобно камням или просто разбились бы вдребезги, столкнувшись с тугим барабаном моря. Тогда как вместо этого падение их замедлилось. Чем увереннее Джибрил размахивал руками и пел, пел и размахивал руками, тем явственнее они замедлялись, пока, наконец, не опустились плавно на поверхность пролива подобно клочьям бумаги, несомым бризом {71} .

Они были единственными оставшимися в живых после катастрофы: единственными, кто упал с Бостана и остался жив. Их обнаружили прибитыми к берегу. Более разговорчивый из этих двоих — тот, что в фиолетовой рубашке — истово клялся, что они шли по воде {72} и волны бережно перенесли их к берегу; но второй, на голове которого каким-то чудом уцелела мокрая боулерская шляпа, отрицал это.

— Боже, нам повезло, — сказал он. — Как можно договориться с удачей?

Впрочем, я знаю правду. Я видел все. Что до вездесущности и — всемогущества, я не предъявляю пока никаких претензий, но, надеюсь, я способен на это. Чамча желал этого, и Фаришта делал то, чего желал {73} .

Кто был чудотворцем?

Какой природы — ангельской, сатанинской — была песня Фаришты?

Кто я?

Давайте пойдем таким путем {74} : кто же владеет лучшими мелодиями {75} ?

Вот первые слова, сказанные Джибрилом Фариштой, очнувшимся на заснеженном английском пляже с невероятной морской звездой на ухе:

— Мы заново родились, Салли-Вилли, ты и я. Счастливого дня рождения, мистер; счастливого Вам дня рождения.

После чего Саладин Чамча откашлялся, отфыркался, открыл глаза и, как приличествует новорожденному, разразился дурацкими слезами.

Реинкарнация всегда была важной темой для Джибрила — самой яркой звезды в истории индийского кинематографа на протяжении пятнадцати лет, — прежде даже, чем он «чудесно» победил Призрачную Болезнь {76} , которая, как уже стали думать, покончит со всеми его контрактами. Кто-то же должен был предвидеть — но никто не сделал этого, — что, когда он снова будет на ногах, слепая страсть добьется успеха там, где потерпели неудачу микробы, и в неделю его сорокового дня рождения — пфф! — его прежняя жизнь навсегда растворится, словно мираж, в тонком воздухе .