Путешествие на Коппермайн

Грабить моих южных индейцев так же беззастенчиво они поостереглись. Столь грубое нарушение обычаев могло привести к межплеменной войне, со стороны же англичан они этого не опасались. Однако различными угрозами им удалось выманить у охранников почти все, что у тех было, оставив только ружья, немного огневого припаса, старый топорик, нож для резки льда и пилу. Мой проводник Конниквизи, человек среди соплеменников не слишком значительный, был совершенно не в состоянии защитить нас, да и сам оказался жертвой грабежа. И хотя всем своим видом он изображал невообразимую щедрость, на самом деле отдавал то, что не в силах был удержать.

Рано утром 19 августа мы выступили в обратный путь в сопровождении нескольких северных индейцев, направлявшихся в крепость с мехами. К счастью, у меня снова было ружье, потому что отобравший его индеец не нашел ни пороха, ни пуль и бросил его за ненадобностью. Ноши за плечами я теперь почти не чувствовал, и из-за этого идти стало намного легче и приятнее; к тому же оленей было множество, а погода стояла чудесная.

Мы обогнули южную часть озера Дубонт — настоящего внутреннего моря — и дальше направились на юго-восток. Часто нам встречались другие индейцы — не проходило и дня, чтобы мы не видели дымка чужих костров. Многие индейцы, несшие на факторию добытую зимой в западных областях пушнину, потом присоединялись к нам.

К концу августа мех у оленей отрос как раз настолько, что их шкуры стали пригодны для шитья одежды. Поэтому вскоре мы все занялись заготовкой шкур на зиму. А поскольку на полный комплект одежды нужны лучшие куски шкур восьми — одиннадцати оленей, то вообразите, как увеличилась наша поклажа.

Хотя я много недель подряд с трудом тащил свою ношу, никакой пользы она мне не сослужила, потому что в нашем отряде не было женщин и некому было выделать шкуры. Индейцы же не разрешили своим женщинам выделать их для нас, не согласились и дать взамен за сырые уже выделанные, хотя бы и худшего качества. Никогда мне не доводилось встречать столь черствых людей, ибо они, хотя и проявляют большую любовь к своим женам и детям, с готовностью высмеивают каждого, кто попал в затруднительное положение, если тот не состоит с ними в прямом родстве.

Осень шла, и мы все сильнее страдали от холода, не имея подходящей одежды. Моему проводнику не пришлось страдать, как нам: полный комплект новой меховой одежды, типи и все другое необходимое ему изготовила сопровождавшая его жена. Но старый пройдоха был так далек от мыслей о нашей судьбе, что за последнее время совсем отдалился от нас и не оказывал нам ни малейшей поддержки. Обилие оленей, однако, позволяло нам обеспечивать себя пропитанием.

Мы не испытывали недостатка в мясе почти весь сентябрь, тут нам исключительно повезло, но это было единственное везение, потому что погода, напротив, была на редкость ненастна и холодна. Так мы и продвигались на юго-восток в весьма подавленном состоянии духа, пока не повстречали знаменитого вождя — капитана Матонаби.

Матонаби был сыном северного индейца и южной индианки-рабыни, привезенной мистером Ричардом Нортоном, отцом теперешнего коменданта. Мистер Нортон собственноручно поженил отца Матонаби и рабыню году примерно в 1736-м, и вскоре у них родился сын, нареченный Матонаби.

Когда же в раннем детстве Матонаби его отец умер, мистер Нортон взял мальчика к себе и по индейскому обычаю усыновил его. Но в скором времени мистер Нортон уехал в Англию, а новый комендант не баловал мальчика вниманием. Поэтому родственники его со стороны отца забрали Матонаби с фактории, и с ними он пробыл до 1752 года, пока комендантом Форта Принца Уэльского не стал Фердинанд Джекобс. Из уважения к уже покойному тогда Нортону Джекобс несколько лет содержал Матонаби на фактории.

Пока Матонаби находился в самой крепости и в ее окрестностях, он сумел в совершенстве овладеть языком южных индейцев и немного освоить английский. Чуть-чуть познал он и христианство, но всегда заявлял впоследствии, что для его разумения оно слишком запутано, и, уж конечно, заставить его поверить хоть в один догмат нашей религии так и не удалось. При всем этом у него доставало здравого смысла и щедрости чувств не подвергать осмеянию приверженцев различных вероучений. Ко всем религиозным школам и сектам он относился с уважением, но был тверд в решимости уйти из этого мира таким же, как и вступил в него, — не исповедуя никакой религии. Поистине я встречал не много христиан, обладавших большими добродетелями и меньшим числом недостатков.

Никто бы не смог превзойти Матонаби в верности данному слову. Его непоколебимая правдивость и честность сделали бы честь любому, даже наиболее просвещенному и рьяному христианину, а в благожелательности и душевном расположении ко всему роду человеческому (за одним исключением, о чем я скажу позднее) его не мог бы превзойти никто из известных ныне знаменитостей.

Роста он был выше среднего, почти шести футов, и если бы не коротковатая шея, то я назвал бы его сложение идеальным. Он был смугл, как и все северные индейцы, но лицо его не уродовали ритуальные черные полосы. Черты лица, правильные и приятные, говорили тем не менее о силе, характером же он отличался в высшей степени примечательным, сочетающим в себе живость француза и честность англичанина с величественностью и благородством турка.

Особенно он любил испанские вина, хотя никогда не пил лишнего, а так как водки, даже самого лучшего качества, в рот вовсе не брал, то всегда владел собой.

Поскольку ни один человек не лишен недостатков, их можно было найти и у Матонаби, но я могу упрекнуть его только в том, что он поддавался чувству ревности, порой заставлявшему его забывать о доброте и человечности.

Еще юношей он проявил незаурядные способности, и мистер Джекобс нанял его послом и посредником между северными индейцами и атапасками, до той поры постоянно враждовавшими между собой. Стремясь выполнить возложенную на него задачу, Матонаби применил столько выдумки, продемонстрировал такую храбрость, выказал такое великодушие, на какие редко кто способен из стоящих много выше него по воспитанию и положению.

Едва вступив на территорию индейцев атапасков (начинающуюся в семи-восьми милях к западу от реки Черчилл), он наткнулся на лагерь из нескольких палаток и, к своему большому удивлению, обнаружил, что вождя Килшайса со всей его семьей держат в плену. Хотя Матонаби годился Килшайсу в сыновья, он все-таки выговорил вождю свободу, хотя тот и потерял все имущество и лишился шестерых своих жен.

Когда же Килшайса с небольшим отрядом отпустили, Матонаби не только не ушел вместе с ним, но проник в самое сердце земли атапасков, чтобы самому переговорить со всеми их вождями.

Чем дальше он продвигался в глубь их земель, тем больше возникало у него поводов для проявления храбрости. В одном стойбище они с женой и мальчиком-слугой втроем оказались среди шестнадцати семей врагов. Это племя южных индейцев приняло их с видимым радушием. В каждой палатке угощали и развлекали гостей, но в последней их готовились убить. Матонаби хорошо владел языком атапасков, он раскрыл их замыслы и заявил, что хотя и пришел к ним без вражды в душе, но свою жизнь дешево не продаст.

Услышав эти слова, старейшины тут же приказали отобрать у него ружье и снегоступы, схватить и связать слугу, но Матонаби вскочил с места, молниеносно схватил ружье и бежал из палатки. Теперь пусть попробуют поймать и убить его! Он встретится с врагами лицом к лицу, и никто не посмеет трусливо послать пулю ему в спину «Я наверняка унесу с собой двоих или троих, но если вы согласны купить мою жизнь такой ценой, то приступайте к делу теперь. Иначе позвольте мне уйти».

Они сказали, что он свободен, но должен оставить у них слугу. В ответ он ворвался в палатку, силой отобрал мальчика у двух державших его воинов и только после этого отправился в земли своего племени, а оттуда на факторию.

Весной следующего года он вновь наведался в земли атапасков, но на этот раз в сопровождении большого числа отборных воинов. Обойдя все стойбища со своим отрядом и переговорив со всеми вождями атапасков, он решил, что мир уже установлен. Поэтому люди Матонаби вернулись домой, а он с десятком друзей решил провести лето у атапасков.