Делай со мной что захочешь

Мужчина, стоявший рядом с ним, кивнул. У него было загорелое красное лицо — лицо дружелюбное. Лео повернулся к нему.

— Я тоже не очень-то много в этом смыслю, — сказал Лео. — Но вообще-то, какая все-таки связь между Законом и злом?

Мужчина медленно помотал головой. Его серьезное, изрезанное морщинами лицо поощряло Лео к беседе. На Западе миллионеры — владельцы ранчо нередко ходят вот так, в старом грязном тряпье, и вполне возможно, что этот мужчина как раз из их числа: Лео читал про таких. Ему хотелось видеть в собеседнике умного человека. Он сказал: — Закон — штука, придуманная нами самими. С этим все мы согласны. Юристы первые согласны. А согласие — это и есть Закон. — Бармен ушел куда-то в заднюю комнату, но мужчина с красным лицом внимательно слушал, и другой мужчина, помоложе, державший бутылку с пивом возле рта, так что горлышко то и дело стукалось о зубы, тоже начал прислушиваться. Лео продолжал: — В Законе ведь появляется нужда, только когда кто-то ненавидит кого-то. Вы это знали? И когда этот кто-то хочет уничтожить того, другого.

Мужчины нахмурились и закивали. Человек с красным лицом сказал: — Сам-то я с этими адвокатами не вожусь.

— Я тоже, — поспешил сказать Лео. — Но вообще-то полиция и тюрьмы появляются много позже, когда Закон уже заработал. Они ведь только орудия Закона. А Закон рожден ненавистью. Извините, но как вы думаете, он там не звонит сейчас в полицию?

Оба мужчины уставились на Лео.

— Чего?

— Извините меня, он — я не знаю, как его звать, — бармен… вы-то наверняка знаете его имя, — нервно рассмеялся Лео. — И вы наверняка знаете, звонит ли он сейчас в полицию или куда там еще.

— Ас чего бы это ему звонить в полицию? — заметил мужчина с пивной бутылкой.

Лео рассмеялся. Он допил свой стакан и медленно опустил его на стойку бара.

— Видите ли, я не бунтарь и никогда им не был. Я в это не верю. Я выполняю свои обязанности и потому всегда плачу налоги и оплатил все расходы — расходы по еуду, гонорар юристам, ну, и все прочее… Я вовсе не хочу, чтоб вы решили, будто я чокнутый, — поспешно добавил он, — но мне открылось зло. Я спал со злом в одной постели — это была женщина, — а когда такое случается, зараза переходит и на тебя. Вот тут и надо действовать. Надо очиститься. Только вы меня правильно поймите: я вовсе не подстрекаю к переменам. У меня хорошее прошлое. Я держал магазин по продаже «фордов» в Питтсбурге, и одна только продажа подержанных машин неплохо меня обеспечивала. И меня вполне устраивает Америка — такая, как она есть. Конечно, денежки мои все уплыли, уплыли… Все пошло ей… И ее юристу, потому что мне пришлось заплатить ему. И моему юристу тоже. Гонорары, и судебные издержки, и штрафы, и алименты, и деньги на ребенка, и выплата ее части при разделе имущества, и оплата расходов — даже ее счетов на такси, — она все записала, все у нее было готово. Задолго стала строить козни. Такая уж она, моя бывшая жена, — ничего заранее не узнаешь, а если и узнаешь, все равно — не успеешь и глазом моргнуть, как она уже все обстряпала. — У вас были неприятности с женой, да? — спросил человек, стоявший рядом с Лео.

— С бывшей женой, — отрезал Лео. — И дело не в том, что уплыли тысячи долларов и сломана моя жизнь… Я видел, как она улыбалась, коща выходила из зала суда, — помада у нее была ярко-малиновая, а волосы так и плясали вокруг головы, кудельки, как у этой… ну как же ее, одной из голливудских актрис, никак не вспомню ее имя… Как же ее, черт возьми, зовут — это чтобы вы могли представить себе картину, — пробормотал Лео. И кулаком потер глаза. Он что, совсем теряет рассудок? — Господи, имя так и вертится у меня на языке! Ну, словом, она и моя бывшая жена теперь могли бы быть двойняшками, но, когда я женился на Ардис, она была похожа на другую актрису — ту, что с длинными рыжими волосами, — на Риту Хейуорт, да, да, она тогда работала под Риту Хейуорт…

Пластинка кончилась, и Лео обнаружил, что говорит очень громко в странно настороженном молчании.

— Я нечасто езжу в кино, — медленно произнес один из мужчин.

— В Рино, — вставил человек с бутылкой. — В Рино много киношек. Там и сейчас идет фильм с Ритой Хейуорт.

Говорил он с каким-то мальчишеским восторгом, растягивая гласные.

Вернулся бармен. Лео заказал себе еще выпить, показывая тем самым, что не заподозрил его ни в чем.

— Эй, а как у вас тут полицию называют? Верховые, или гвардейцы, или как еще? — широко улыбаясь, спросил он. Но бармен только посмотрел на него и ничего не сказал. А Лео в шутку ударил кулаком по стойке и своим обычным голосом произнес: — Бьюсь об заклад, бабы у вас тут другие в этом здоровом климате. Бьюсь об заклад, они тут у вас не красят волосы во все цвета. И если кто из вас женат, бьюсь об заклад, жена не думает, как бы вас обжулить, верно? А у меня вообще-то дело до того дошло, что, ей-Богу, я мог лечь в постель с блондинкой, а проснуться утром с рыжей — вот, ей-Богу до чего дошло. Каково, а?

Мужчины расхохотались. А Лео в восторге от того, что его слушают, продолжал: — Однажды приходит она, подстриженная под пуделя — вся в мелких кудряшках, голова как у негритенка, только светлая. Иисусе Христе! Даже лицо — и то она меняла. То еще одни ресницы наклеит, то нарисует этакий большущий красный рот, а то он у нее малиновый или оранжевый; то брови вдруг превратятся в тоненькую черточку, нарисованную карандашом… А кожа то розовая, то белая, то загорелая, но всегда гладкая, как стекло, без пор. У нее было три меховые шубки — подарки вашего покорного слуги — и черный «линкольн» выпуска тысяча девятьсот пятидесятого года со всякими усовершенствованиями — даже приемник там был, и сиденья обтянуты искусственным мехом под леопарда — это была ее машина, а когда мы с ней встретились, она работала в ночном клубе — иногда еще позировала, была моделью — вы знаете, что такое «модель»? Я хочу сказать, модель для мужчин, для фотографов? Ха-ха, — громко расхохотался он, — ваш покорный слуга на эту удочку и попался. Вообще-то мир представляется мне этакой штукой с дырочками — как же она называется: такая шутка, в которой еще спагетти моют, — ну, на кухне, через нее пропускают воду…

— Сито, — сказал мужчина, стоявший рядом.

— Правильно. Сито. Мир — это как сито со множеством маленьких дырочек, сквозь которые все проскальзывает, вытекает, как вода, как кровь… как кровь из артерии, а ты стоишь и смотришь, — сказал Лео. Он тяжело задышал. Где-то внутри возникла боль, но он был слишком возбужден, чтобы понять, где именно. Люди в баре глядели на него, казалось, с сочувствием; ему не хотелось, чтоб они сочли его слабаком. — Но моя девочка… моя маленькая девочка не будет ничего этого знать, я хочу сказать — этой грязи, этой ненависти, — дети ведь через что угодно пройдут и выживут… Она никогда не жалуется, никогда не плачет. Я не хотел, чтобы она росла в таком городе, как Питтсбург. Ребенку нужен простор, и солнечный свет, и добрые, хорошие люди, нормальные люди, не больные. Разве не так?

Мужчины вокруг Лео молчали. Из дальнего угла бара кто-то, кого Лео до сих пор не замечал, одутловатый мужчина в куртке, крикнул: — Ты бросил свою жену, да? Бросил? Ушел из дома, так?

— Не совсем так, — медленно произнес Лео. Лицо его раскраснелось. Момент настал серьезный — он чувствовал, как все внимательно слушают его. Это получалось у него само собой — говорить правду, всегда говорить правду: его, к примеру, вовсе не надо было приводить к присяге, чтобы он сказал правду. Это сидело в нем. — Она однажды объявила мне, чтоб я убирался. Вот я и убрался. А она сменила на дверях все замки. Вы знаете, что это дело законное? А ее юрист получил судебное постановление против меня, мне пришлось уехать из города, то есть я хочу сказать — за черту города, чтобы они перестали цепляться… В мире полно разных дыр, так что каждое утро, как откроешь глаза, только диву даешься, — сказал он. Горе, звучавшее в его голосе, спустилось, спустилось вниз — куда-то в живот, в кишки. Он вдруг почувствовал, что устал, измучен. Чуть ли не болен. Он заставил себя весело произнести: — Разрешите-ка, я закажу всем выпить!..