Блондинка. Том I

Не без труда, поскольку руки у нее дрожали — то ли комната вибрировала от уличного шума, то ли сама земля содрогалась (в Калифорнии никогда не знаешь, сама дрожишь или это настоящее землетрясение), — Глэдис все же удалось зажечь шесть маленьких свечек. Теперь Норме Джин предстояло задуть бледные, нервно трепещущие язычки пламени.

— А сейчас ты должна загадать желание, Норма Джин, — сказала Глэдис и вся так и подалась вперед, теперь ее голова едва не касалась теплого личика ребенка. — Желание, чтобы он, ну, сама знаешь, кто, побыстрее к нам вернулся. Давай, дуй! — И Норма Джин крепко зажмурила глазки, произнесла про себя желание и сильно дунула, затушив все свечки, кроме одной. Глэдис сама задула ее. — Ну вот. Это помогает. Прямо как молитва.

Затем Глэдис принялась искать подходящий для такого случая нож — разрезать торт. Долго со звоном и шорохом шарила в ящике. И наконец нашла. «Нож мясника — не пугайся!» И лезвие этого узкого длинного ножа сверкало, как солнце в волнах пляжа Венис, резало глаза; но не смотреть на него было почему-то просто невозможно. Однако Глэдис не сделала с этим ножом ничего такого особенного, просто погрузила его в торт, сосредоточенно хмурясь, и, придерживая правую руку в перчатке левой, той, что без перчатки, нарезала угощение огромными кусками. Торт оказался непропеченным и липким внутри, куски не помещались на чайных блюдцах, которые Глэдис взяла вместо тарелок, края свисали.

Ну и хорош! До чего же хорош был на вкус этот торт. Знаешь, в жизни своей не пробовала еще такого вкусного торта!..

Мать и дочь ели с жадностью, обе еще не успели позавтракать, а было уже за полдень.

— А теперь, Норма Джин, подарки!

Снова зазвонил телефон. И снова Глэдис, хитро улыбаясь, не сняла трубку. И объяснила, что у нее просто не было времени завернуть подарки как следует. Первым оказался хорошенький розовый связанный крючком свитерок из тонкой шерсти. Вместо пуговок — крошечные вышитые шелком бутоны роз. Он был немного тесноват Норме Джин, которая для своих лет была девочкой совсем не крупной. Но Глэдис, восторженно ахая, похоже, этого не замечала:

— Ну разве не прелесть? В нем ты, как маленькая принцесса!

Потом пошли подарки помельче — белые хлопковые носки, трусики (на каждом предмете висела бирка из «двадцатицентовой» лавки). Глэдис вот уже несколько месяцев не покупала дочери никаких вещей; Глэдис вот уже на несколько недель просрочила плату Делле за содержание дочери. И Норме Джин казалось, что теперь бабушка страшно обрадуется. Норма Джин вежливо поблагодарила маму, Глэдис прищелкнула пальцами и весело сказала:

— Это еще не главное! Пошли! — И торжественно повела Норму Джин обратно в спальню, где на стене висел портрет красивого мужчины. И дразнящим жестом, нарочито медленно выдвинула верхний ящик бюро.

— Presto, Норма Джин! Тут для тебя кое-что есть!

Неужели кукла?..

Норма Джин привстала на цыпочки и трепетно и неуклюже вытащила из ящика куклу. Златоволосую куклу с круглыми синими стеклянными глазами и розовым ротиком бутоном. А Глэдис спросила:

— Помнишь, Норма Джин, кто у нас тут спал, в этом ящике, а? — Норма Джин отрицательно помотала головой. — Да нет, не в спальне, а именно в ящике. Вот в этом самом.

И снова Норма Джин отрицательно помотала головой. И ощутила непонятное беспокойство. А Глэдис так пристально смотрела на нее, и глаза у нее были почти точь-в-точь, как у куклы, только не синие, а более блеклые, сероватые, и губы не розовые, а ярко-красные. И тут она со смехом сказала:

— Да ты! Ты,Норма Джин! Ты спала в этом самом ящике! Я была такая бедная, что не могла купить тебе кроватку. Этот ящик и служил тебе кроваткой. Добрую службу сослужил, верно?

В голосе Глэдис прорезались визгливые нотки. Если бы эту сцену сопровождала музыка, то была бы очень быстрая музыка, стаккато. Норма Джин покачала головой — дескать, нет. И личико ее помрачнело, а глаза затуманились. Она не помнила, вернее, не желала помнить, что носила когда-то подгузники, не хотела знать, как трудно было Делле и Глэдис «сажать ее на горшок». И если б у нее было время как следует осмотреть этот ящик, верхний ящик соснового бюро, проследить за тем, как он закрывается,ей бы стало совсем плохо. Внутри все опустилось бы, к горлу подкатила тошнота, а голова закружилась от страха — так бывало, когда она стояла где-нибудь высоко, на ступеньках, или смотрела на улицу из окна верхнего этажа, или слишком близко подбегала к берегу, на который должна была обрушиться огромная волна… Как она, такая большая девочка, которой уже исполнилось шесть, могла поместиться в таком маленьком ящике? — А может, кто-то задвигал этот ящик, чтобы не слышать, как она плачет?

Но у Нормы Джин просто не было времени думать о таких вещах. Ведь в руках она держала куклу. Самую красивую куклу, которую когда-либо видела так близко, красивую, как Спящая Красавица на картинке в книжке, с вьющимися золотыми волосами до плеч, шелковистыми и мягкими. Прямо как настоящие!.. О, они были куда красивее кудрявых светло-каштановых волос самой Нормы Джин и уж ни в какое сравнение не шли с жесткими синтетическими волосами других кукол. На голове куклы красовался крохотный кружевной чепчик, а одета она была во фланелевый халатик в цветочек. И кожа такая гладкая и упругая, мягкая, безупречная кожа, а пальчики, крохотные пальчики, совсем как настоящие. А на маленьких ножках — белые хлопковые пинетки с розовыми шелковыми ленточками! Норма Джин взвизгнула от восторга и обязательно обняла бы маму крепко-крепко, но заметила, что Глэдис вся так и сжалась, и поняла, что прикасаться к ней нельзя.

Глэдис закурила сигарету, выпустила длинный и роскошный столб дыма. Курила она «Честерфилд», любимые сигареты Деллы (хотя сама Делла считала курение очень вредной и некрасивой привычкой и твердо намеревалась от нее избавиться). Глэдис закурила и протянула дрожащим голоском:

— Знаешь, как трудно было достать такую куклу, Норма Джин? Надеюсь, ты будешь относиться к ней ответственно.

Ответственно…Довольно странное применительно к кукле слово, оно так и повисло в воздухе.

Как же Норма Джин будет любить эту белокурую куклу! То будет главная любовь ее детства.

За исключением одного «но». Ее смущало, что ножки и ручки у куклы какие-то слишком мягкие, точно без костей. И как-то странно болтаются и шлепают. Если положить куклу на спину, у нее тут же — шлеп! — и опускались ножки.

— А как ее зовут, м-мама? — запинаясь, пробормотала Норма Джин.

Глэдис нашла пузырек с аспирином, высыпала в ладонь несколько таблеток и проглотила, не запивая. А затем протянула голоском Джин Харлоу, приподняв подрисованные брови:

— Ну, это тебе решать, детка! Теперь она твоя!

И Норма Джин стала придумывать кукле имя. Уж как она старалась придумать, но ничего не получалось. В голове будто что-то заело, ни одно имя просто не приходило на ум. Она забеспокоилась, сунула палец в рот и стала сосать. Ведь имя — это страшно важная штука! Если у кого-то нет имени, то его вроде бы и не существует вовсе. Если бы люди не знали, к примеру, твоего имени, где бы ты тогда была?

И Норма Джин закричала:

— Мама, нет, правда, как зовут эту к-куклу?! Ну пожалуйста!

И Глэдис, скорее удивленная, чем рассерженная, заорала в ответ из другого угла комнаты:

— Черт! Назови эту куклу Нормой Джин! Она даже немножко похожа на тебя, нет, ей-богу!..

Слишком много волнений и впечатлений выпало на долю Нормы Джин в тот день. И она устала. Ей не мешало бы поспать.

Но телефон звонил. И день плавно перешел в вечер. И девочка с тревогой подумала: Почему это мама не подходит к телефону? Что, если это звонит папа? Или она точно знает, что это не папа?.. Но как она может знать, если не снимает трубку?

В одной из сказок братьев Гримм, что иногда читала Норме Джин бабушка Делла, случались вещи, которые могли только присниться. Странные и жуткие, какими бывают только сны. Но то были вовсе не сны. И ты все время хочешь проснуться, но не можешь.