Крещенские гадания

- Нет, - скорбно возразила колдунья, - достаточно подойти к зеркалу в двенадцать, положить на стекло ладони и произнести заклинание целиком.

Она насупилась и замолчала, явно недовольная собой и своими советами.

- Сколько мы вам должны? - подвела итог встречи Таня, с деловым видом доставая из сумки кошелек.

Но даже тут ей не удалось покрасоваться всласть.

- Нисколько, - неприязненно отмахнулась ведьма. - Я не смогла вам помочь. Вы пришли слишком поздно. А тот, кто придумал завязку этой истории, редко завершает свои труды хэппи-эндами.

Глава третья: Отражение в зеркале

Белое потное тело билось на горячих скомканных простынях. Темнота сжирала реальность, обгладывала все наносное - позы, привычки, индивидуальность. Освобождая яростно нутро - похоть - вечный инстинкт совокупления. Пошлое, презрительное слово было сейчас огромным и великим, как храм. Не было "Я" - существовало лишь "Мы" - цельное, сильное, единое. У него не могло быть конфликтов, раздоров, сор. Одно желание и одна плоть, змеящаяся, многорукая, неделимая. Его руки, расплющивающие мою грудь, были моими руками, мои ноги, обвивающие петлей его спину - частью его плоти, губы перемешались во рту. Близость - презрительное, официальное слово! - стала пронзительной, пронзающей, когда двое влипают, врастают друг в друга, и нерушимая твердь кожи, очерчивающая границы "Я", вдруг разрывается, как вода с плеском заглатывающая тебя в свои глубины. И ты захлебываешься ее, вбираешь ее податливое естество огромными пульсирующими глотками. И вода становится тобой, а ты - водой.

Тело закричало, выгнулось и обмякло, медленно распавшись на две половинки - меня и Валерия. Они лежали на кровати, чувствуя, что безвременье тает, обретая день, час, место. Зная: сейчас великое "Мы" рухнет, как карточный домик, расчленившись на два противоборствующих "Я" и предчувствуя болезненность этого разрыва.

Его рука потянулась к бра - зажегся свет. Мир снова стал реальным и ограниченным. Я выпрямилась на подушке, пошарила в поисках сигарет, нашла пачку.

- Не кури, - приказал Валера.

- Но ты же знаешь, я люблю курить после этого... - просительно начала я.

- А ты знаешь, что я не люблю, когда ты куришь, - отрезал он. -Лучше принеси мне выпить.

Я обиделась.

- Встань и принеси, я тебе не прислуга.

- Ладно, уже поздно, мне пора домой.

- Ты не останешься?

- Не могу.

- Не могу или не хочу?

- Не могу.

- Тот, кто хочет, всегда найдет возможность, кто не хочет - отмазку, Я демонстративно закурила.

- Хорошо: я не хочу. Ты уже испортила мне настроение.

Валера встал с кровати, брезгливо, по-кошачьи отряхнулся и полез в штаны.

- Останься, пожалуйста... - Я растерянно вертела в руках пачку "Примы". - Ты же знаешь, я не люблю, когда ты уходишь сразу после этого...

- А я считаю, самое разумное, что я могу сделать - сбегать сразу после секса. Мы никогда не сможем жить вместе, - добавил он убежденно.

- Почему?

- Мы слишком похожи, оба властные и упрямые. Каждый хочет, что бы все было только так, как он хочет. А единственное желание, в котором мы сходимся, мы уже удовлетворили. Можешь меня не провожать. Пока.

Он вышел из комнаты. Я не остановила его. Просто не нашлась что сказать, ошеломленная его, первым за историю наших отношений, косвенным признанием своей вины - его и моей.

"Каждый хочет, что бы все было только так, как он хочет... Мы властные и упрямые". Мы, значит, он и я.

Но я не могла нащупать в себе причин для подобного упрека. Я не понимала его, как не поняла вчера и Таньку, заявившую мне практически тоже самое. Оба они говорили о каком-то другом человеке: цельном, сильном, уверенном в себе. В то время как я была лишь не сформулированным нечто, неспособным четко определить ни одного своего качества, ни одного принципа. Когда я пыталась вспомнить свое лицо, перед глазами возникало безликая унылая масса - светлый овал без единой характерной черты и особой приметы. И моя дурная привычка напряженно глядеться в зеркала объяснялась чем угодно, кроме самолюбования. Скорее всего, я надеялась, что в конце концов все-таки разгляжу там себя, пойму, какая я, убежусь, что я существую!

Или я верила, что существую, только когда смотрелась в зеркало?

И еще, когда рядом был Валерка.

Я слышала, как он закрыл замок. Дверь всхлипнула. Стало тихо.

Быть может, не нужно было курить и следовало принести ему рюмку коньяка? Да мне и не трудно было сделать то и другое. Но я знала: стоит раз принять его диктат, завтра я уже и сама не поверю, что имею законное право курить в собственной постели и начну услужливо скакать вокруг любимого с тряпками и подносами.

То, что они хором величали моим упрямством: было только унизительной самозащитой. Страхом, что, уступив, я буду подавлена окончательно, окончательно превращусь в ничто!

Но то же самое сказала вчера Танька про Валеру. "Он боится, что, уступив тебе хоть на пядь, тут же окажется порабощенным. Боится потерять себя... "

Если так, мы сходны лишь в одном. Оба мечтаем, чтобы другой был исключительно отражением, с готовностью повторяющим наши слова и движения, истины и законы. Как в сказке Пушкина, где царица заглядывала в зеркало, чтобы услышать озвучку собственного мнения: "Ты на свете всех милее, всех румяней и белее... " И с ненавистью швыряла зеркальце под лавку, когда оно начинало расхваливать другую царевну.

Я вспомнила пророчество Карамазовой и ее упрек: "Вам понравилось? Любите самоутверждаться за счет других?"

"Будь ты чуть более успешной и менее закомплексованной, ты бы стала такой, как он. Ты бы соблазняла мужчин, только для того, чтобы помучить их... " - отозвались эхом Танька.

Но их выводы были столь ошибочны, что меня даже не могла задеть их нелицеприятность. Вся навороченная теория отражения объяснялась легко и просто. Когда Валера со мной, я верю: я не ничтожество - ведь у меня есть мужчина, красивый, престижный, с перспективной работой. Он - мой единственный повод для гордости, единственный гарант самоценности, мое самоощущение. Мое отражение в зеркале мира.

Но проблема в том, что он - не я. И каждый раз, когда я поступаюсь ему хоть в чем-то, мне чудится: мое и без того сомнительное "Я" кренится, как Пейзанская башня. Я злюсь на себя за измену, дергаюсь, чувствую дискомфорт. И он тоже бесится, оттого, что я - не он.

Он ушел.

И я снова услышала размеренное дыхание своего одиночества.

"Одиночество, - сказала я себе, - это не когда ты один ночью. Это когда ночью, ты не способен быть один".

* * *

Время приближалось к двенадцати. Я выбралась из постели, пошла на кухню, бестолково запихнула в себя что-то в сухомятку. Полила кактус. Надо ложиться спать.

Разгромленная спальня вызывала отвращение. Я перестелила постель. Разделась.

"Может, он еще вернется!" - тоскливо ныла надежда.

"Конечно, вернется. Сейчас я верну его!" - убежденно сказала себе я.

Схватив листок бумаги и склонившись над столом, я поспешно нацарапала на нем слова заклятия и начала переписывать его наоборот: "Я отэ оби ьворк юом... " Можно сломать язык. Но ничего, прочитаю по бумажке.

Подойдя к зеркальному трюмо, я положила листок на тумбу. 11. 51. Еще девять минут. Я состроила морду, надула щеки, сцепила губы и... развеселилась.

Похоже, я заигрываю сама с собой!

И все же, как неустанно интересно это лицо, только потому, что это твое лицо. Твое! Пусть даже не красивое. Слишком бледное. Большеглазое. Худенькое тельце, маленькая грудь. Неужели Валера любит это?

Это - я?

Странно устроено зеркало - когда мы глядимся в него, то, говоря "Я", имеем в виду не себя, а свое отражение.

Я повертела головой, стараясь поглубже разглядеть свою комнату за стеклом. Она была такой же реальной, как и за спиной. С детства меня преследовало навязчивое чувство ее реальности, мысль, что, извернувшись похитрее, можно войти туда, в зазеркалье и... ну, к примеру, переставить вещи.