Путешествие налегке (ЛП)

Или вот еще:

— Я знаю, что вы делаете с котятами, вы их топите. Вы даже не представляете себе…

И пошел-поехал. У Тома просто сил не было его слушать.

Элис похоронил поганку возле проселка на пожоге, где между пнями рос кипрей, только Элис и мог отыскать такое место. Он поставил там крест с номером. Крест номер один. Там появились и другие могилы — в них упокоились жертвы крысоловок, птицы, разбившиеся о стекла, отравленные полевки. Все они были молча похоронены и пронумерованы. Иногда Элис мимоходом упоминал про одинокие могилы, до которых никому нет дела. «А где, между прочим, тут у вас кладбище? Много у вас там похоронено родственников?»

Он ловко умел заставить всех чувствовать себя виноватыми. Иной раз достаточно ему было поглядеть на кого-нибудь печальными, по-страшному недетскими глазами, как тот тут же вспоминал о всех своих проступках.

Однажды, когда Элис особенно рьяно нагонял на всех тоску, Ханна оборвала его:

— Ты, Элис, я вижу, только и думаешь про мертвых и про тех, кому плохо.

— Я должен думать о них, — серьезно ответил он. — Ведь больше никому до них нет дела.

На мгновение Ханну охватило странное чувство, ей захотелось прижать этого ребенка к своей груди, но его строгий взгляд остановил ее. А после она подумала: «Я не должна быть такой жестокосердной, должна исправиться, стать добрее».

Но добрее к нему она не стала, потому что вскоре случилось нечто ужасное и непростительное. Элис обещал дать Мие три марки, если она покажет ему попку.

— Он хотел посмотреть, как я писаю, — сказала Миа.

Почти так же скверно с его стороны было спросить хозяина:

— Сколько тебе заплатят за меня?

— Ты это о чем?

— Сколько ты получишь за меня? За каждый Месяц. По-черному? Я хочу сказать, налог ты, Наверное, платить не будешь?

Аксель обменялся с женой взглядом и вышел из кухни.

Вдобавок ко всему у Элиса была удивительная способность находить разное выброшенное барахло. Он то и дело приносил и показывал Тому какую-нибудь сломанную вещь.

— Ты сумеешь это починить? Ведь ты можешь исправить что угодно. Погляди-ка, вот эта штука лежала под дождем и заплесневела. А ведь это была хорошая вещь.

— Выкинь ее! — отвечал Том. — Я люблю делать новые вещи, а не чинить сломанные.

Элис собирал разный хлам и складывал его рядом с кладбищем. Эта куча все росла, и Элис, казалось, гордился своей печальной коллекцией. Прежде они не замечали, сколько непригодного хлама валялось вокруг. А зоркий, критический взгляд Элиса подмечал все. Когда он смотрел на хозяев строгим немигающим взглядом, они вдруг замечали, что их рабочая одежда заляпана, а руки заскорузли от грязи.

Однажды Ханна сказала строго:

— Гляди-ка, Элис, лучше в тарелку, что опять задумался? Тебе надо нарастить малость мяса на костях, чтобы нам не стыдиться, когда папа приедет за тобой осенью.

— А вы сможете дотерпеть до осени? — спросил он и, когда никто не ответил, добавил: — Вы не экономите еду. Подумайте о тех, у кого ее вовсе нет. Жаль, что мне приходится это говорить, но я видел, что вы бросаете остатки в помойное ведро, а после выкидываете все это в море.

— Ну, с меня будет! — воскликнул Аксель и встал из-за стола. — Пойду погляжу, что там с моими лодками.

Фредрикссоны и в самом деле были немного избалованы. Еду они ели только самую свежую, будь то мясо, рыба или испеченный Ханной хлеб. Поэтому многое из харчей летело, по их выражению, к чертям, как огурцы Фриберга. Элис это сразу же заметил. Он стал сам открывать холодильник и доставать то, что было уже несвежее и, стало быть, могло быть выброшено. Он спасал эти остатки, съедая их.

— Нет, я не буду есть котлеты, спасибо. Доем лучше уху.

— Ха-ха! — смеялся Освальд, он все время поддразнивал старшего брата, который просто не выносил этого дачника. — Я гляжу, ты у нас теперь вместо помойного ведра!

— Каждый ест, что ему нравится, — оборвал его отец, — Не дело указывать гостю, что ему есть, и вообще, не принято говорить о том, кто что ест.

— Неправда, — ответил Элис. — Подумайте обо всех голодных.

Но докончить фразу он не успел. Аксель стукнул кулаком по столу и сказал:

— А ну замолчи! И вы все тоже молчите! Покоя в доме не стало.

Но за окном царили мир и покой. Погода стояла безветренная, шел мелкий летний дождь, на лугу цвели пышным цветом яблони. Том любил бродить по лесу и по берегу моря белыми ночами, но теперь у него пропало к этому всякое желание. Он знал, что за ним увяжется Элис.

— Мама, — сказал он, — как долго он у нас еще пробудет?

— Как приехал, так и уедет, — ответила Ханна. — Успокойся. Всему свое время, не век же ему здесь жить.

Хуже всего было то, что Элис подкреплял свои высказывания неопровержимыми статистическими данными. Каждый день, слушая радио, он собирал новые факты о всяких бедах или факты, подтверждавшие его прежние высказывания. Из всех программ его интересовали только новости. Иной раз он сопоставлял факты о случившихся катастрофах со своими фантазиями о том, что случится в ожидающем их ужасном будущем, и просто изводил этим Тома.

От Элиса можно было ждать только плохих новостей. У Фредрикссонов была больная бабушка, она лежала в городской клинике. Один раз Элис вбежал в дом и сказал:

— Она только что умерла.

Оказалось, речь шла не о бабушке, а об одноногой вороне, за которой Элис ухаживал целую неделю.

Когда Ханна собралась поехать на автобусе навестить бабушку, Элис увязался за ней. Ханна согласилась. Мол, он жалостливый, печется обо всех, кому плохо.

Но во второй раз ему ехать к ней не довелось. Бабушке не понравились его охи и вздохи. Он горестно покачал головой, пожал ей руку, словно хотел сказать последнее прости. Когда он вышел на минутку, бабушка сердито сказала:

— Что за несносного мальчишку ты притащила с собой?

Волей-неволей Элис повлиял на всех в доме, они немного побаивались его. Аксель больше не курил за столом после еды, а сразу отправлялся в лодочный сарай. Один раз он чуть не поперхнулся ухой, когда Элис спросил про его годовой доход и о политических взглядах. Маленькая Миа была еще глупа и не понимала, в чем дело, но, чувствуя какую-то перемену в доме, стала капризной и непослушной. А Освальд не скрывал своей ревности. Теперь Тому было не до него, и, даже когда они изредка рыбачили вместе, прежних добрых отношений уже не было. Освальд спрашивал его с убийственной иронией:

— Неужто ты в самом деле убьешь эту бедную треску?

Или:

— Погляди-ка, сколько трупов у нас сегодня в сетях?

И тому подобное. Никакого удовольствия от рыбалки, чему уж тут радоваться?

Аксель и Ханна понимали, что взвалили этого дачника Тому на плечи. Но что им было делать? Им приходилось заниматься своими неотложными делами, и ребятишки были предоставлены самим себе.

Однажды Аксель сказал:

— Том, можешь не колоть эти чурки, пригляди лучше за Элисом.

— Нет уж, я лучше буду колоть чурки, — ответил Том. — Хотя он все равно будет привязываться ко мне. Так что мне все равно.

— Поступай как знаешь, — беспомощно согласился отец и пошел по своим делам, но потом обернулся и добавил: — Мне жаль, что так получилось.

Они собирались позаботиться о чужом несчастном ребенке, но не тут-то было! Вместо того они посадили себе на шею строгого соглядатая, который вдобавок все время напоминал им про зло и страдания мира. Зачем городские позволяют своим детям расти со страхом за все и с больной совестью? Для этого они слишком малы. Аксель сказал об этом жене, и она с ним согласилась. «Пареньку нужно сменить обстановку, — размышлял Аксель, — что, если прокатиться с ребятишками по морю? Погода стоит тихая, солнечная. Ханна тем временем может навестить родственников в Лувисе, а сам он отвезет газовые баллоны на маяки». Аксель решил, что он это здорово придумал. Как раз утром звонили из береговой охраны и сказали, что маяк на Вестербоде не горит. Аксель пошел залить в мотор бензин и наполнить баллоны, а Ханна стала готовить им в дорогу еду.