Ржаной хлеб с медом

— А что мне делать? Бегать за ним, что ли?

— Купите поводок.

— Что я, пижон городской? Не хватало, чтоб я тут театр устраивал.

— Неужели вам не жалко посадок?

— Скоро вы нас завалите цветами, кустами так, что не войти, не выйти. Не надо превращать декоративное садоводство в самоцель.

Разве имело смысл разговаривать с таким дундуком?

Агия пошла к председателю. И не вовремя. Навалилась ранняя весна, подгоняла всех в хвост и в гриву. Председатель, не желая плохого, отрезал:

— И ты еще тут со своими корешками.

Первый раз за все время Агия горько расплакалась. Роняла, бывало, слезы и раньше, но чтобы так, о работе, — впервые. Хотела написать заявление об уходе. Даже написала, понесла в контору. Но тот самый председатель, который так нехорошо накричал, встретил ее самым что ни есть доброжелательным тоном:

— Что ты все берешь в голову? Нашла о чем рыдать. Укоренятся кусты, угомонятся и собаки. А что прикажешь с ними делать? Травить?

Агия осталась.

Но после того, как однажды вечером Рексис снова учинил погром, она написала заявление. Теперь уже не председателю, а в правление. И для вящего впечатления сдобрила текст латынью:

«Уничтожены многие Дафне мезереум, Рибес алпинум, Симфорокарпус рацемоса».

Можно было бы написать: волчье лыко обыкновенное, смородина альпийская, снежноягодник кистевидный, но зато теперь документ имел другой вес.

Атвар Иннис снова отмахнулся:

— Успеем еще рассмотреть. Сейчас некогда заседать. Работа горит, справимся с ней, тогда поглядим.

Но Рексис не ждал. Кляцал зубами, обдирая ветки, — не пасть, а циркулярная пила.

Агия не выдержала. Вбежала в квартиру соседа, сняла со стены ружье, зарядила оба ствола и вылетела в сад. Рексис несся мимо зеленой изгороди, перемахнул в цветник. Садовница выстрелила в воздух. Телок одним прыжком оказался возле нее. В сторожевой псине проснулась былая остервенелость. Сперва хватил за голень, потом вцепился в плечо. Агия в страхе и в ярости пыталась повернуть ствол против него. Грянул выстрел, но — мимо. Выскочил сосед, отобрал ружье, вытер пот. Все были целы. Но тишину предвечернего часа растревожил дикий вой и скулеж. Рексис удирал в лес не чуя под собой ног. Остальные собаки кто в ужасе прижался к земле, кто смотрел вслед беглецу. Точно так же выл и скулил раненый сородич, когда охотники расстреливали хуторских собак.

Рексис, видно, так перепугался, что от страха обезумел и больше домой не вернулся. Этого было достаточно, чтобы его объявили бешеным. К болезненным укусам присоединились не менее болезненные уколы против бешенства.

Голень мастерски зашили, плечо тоже. Закончился курс инъекций. Состоялось также и заседание правления. Даже раньше, чем планировалось. Агия могла праздновать победу: начальство зашевелилось и начало наконец проявлять заботу о декоративном садоводстве. Искусанный да еще исколотый шприцами работник невольно вызывает жалость. Такого хочется пожалеть, чем-то обрадовать.

Пройдут годы, Агия будет вспоминать:

— Теперь-то что: получаем на конкурсах первые места. Но каково было вначале? Правление приняло специальное постановление, лишь когда меня искусала собака.

Если Агия в эту минуту не будет слишком увлечена цветами, кустами, деревьями, она добавит, что на том самом заседании было принято еще одно решение: собак держать на цепи или водить на поводке и в наморднике.

Поди узнай, то ли из сочувствия, то ли желая насолить, но владельцы собак подарили Агии на день рождения щенка. Пусть покажет пример, как нужно обращаться с собакой на центральной усадьбе и в каких манерах следует этого бобика воспитывать.

Еще не пришло время, когда колхозники ринутся приобретать породистых собак. Но волна уже подкатила. Уцелевшие джеки, джери, лацисы, рыжики, бобики не догадывались, что скоро настанет и их черед — интересы общежития потребуют от поселка новых жертв.

Агия купила для своей собачки роскошный намордник и поводок, ходила по центру, петляла по тропинкам, которые сама проложила, любовалась цветами, кустами, деревьями, которые вошли в силу, радовали красотой.

Все было хорошо. Только любимец, как назло, страдал запорами. Собака должна бегать, а если такой возможности нет, жди болячек.

Когда ведомый на поводке Рикий присел на краю дорожки перед окнами обоих многоквартирных домов, Агия, наверно, надеялась: сделает свое дело — и побежит дальше. Но Рикий сидел и постанывал. Садовница раскрыла сумочку, достала бело-розовый платочек, отломила то, что само не отламывалось, завернула в тряпочку и с гордо поднятой головой удалилась по тропинке.

И надо же было, как на грех, появиться в это время возле дома Илгмару Луксису. Несколько щелчков, и на выставке фотолюбителей появилась весьма выразительная фотография с подписью:

«Деревня сближается с городом».

НЕОБЫЧНОЕ ХОББИ

Все началось с развеселого броска.

Русинь сидел за выскобленным добела кухонным столом и уминал суп из копченых ребрышек. Окно по левый локоть было распахнуто. Комнату заливало апрельское солнце. В оконном проеме, повиснув, словно вертолет в небе, гудел шмель. Как раз на том самом месте, где свежие запахи двора смешивались с парами супа из свиных ребрышек. Во дворе сквозь прошлогодние листья пробивались первые зеленые всходы. Русинь ел быстро, насколько позволяла горячая похлебка. За хлевом, на краю огромного поля, простиравшегося на целых шестьдесят гектаров, его ждал трактор. Колхоз пообещал закончить сев до майских праздников. А Русинь был не из тех, по чьей вине срываются планы. Так совпало, что суп из ребрышек сварили именно в тот день, когда бригада работала рядом с его домом. Поэтому Русинь отказался от привозного обеда и побежал к себе. Так-то он не стал бы отрываться от своих ребят, но тут не устоял. Уж очень хотелось домой. Манил суп, само собой. Но главным образом Кайва. Четырехмесячная девчушка, которая беспрерывно писала в пеленки и плакала, изумленно замолкала, когда Русинь склонялся над ней и заговаривал.

Пока он ел, вершилось очередное перепеленанье. Хенриета возилась вокруг коляски, которую во время обеда закатывали на кухню. Тут же суетилась Лапсардзиене, мать Русиня. Обе красные от жарко натопленной печи, от солнца, заливавшего комнату, и от дитяти, которое вертело ручками-ножками, как мотовило. Надо же, такая кроха, а задаст работу десяти взрослым людям, окажись они поблизости.

Лапсардзиене вынянчила и вырастила троих, а волновалась не меньше невестки.

Когда тарелка была пуста, Лапсардзиене заботливо подсказала:

— Возьми, сынок, в поставце вишневое варенье и запей молоком. Я побежала в хлев.

Хенриета вытерла взмокший лоб:

— Сейчас возьмусь за пеленки. Видишь, какую гору наворотила.

Русинь видел. И понимал: Хенриета от недосыпанья валится с ног. Сам-то он плача Кайвы не слышал, спал как медведь, поднимет голову, лишь когда жена, успокоив малышку, свернется калачиком у него под боком. Стоило механизаторам ненадолго освободиться от забот посевной с ее безумной гонкой, они немедленно засыпали, точно в воду проваливались.

Лапсардзиене тянула на себе хлев, ухаживала за огородом, да еще ездила на велосипеде на центральную усадьбу в двух километрах убирать контору и Дом культуры. Часто помогала накрывать столы для колхозных и семейных торжеств. Хенриета одна не успевала переделать все дела по дому. Оттого и накопилась на столе груда немытой посуды.

Русинь умял еще один кусок белого хлеба с вишневым вареньем, выпил пол-литра холодного молока, приложился рукавом рубашки к губам и разразился шумной благодарностью:

— Спасибо, Хенно-Хенни, за ребрышки!

Обежал вокруг стола, обхватил жену, как на качелях, и стал осыпать поцелуями губы, щеки, лоб и успокоился, лишь когда прильнул к вырезу блузки. Ради этого мгновения он бросил поле, товарищей, общий обед, все.

Хенриете порыв мужа был приятен, но в то же время казался несколько неуместным. Поэтому, замахав руками, она стала его отпихивать: