Сны и камни

На каком-то этапе множество темных звезд появилось на небе звезд неизменных, подвешенном выше неба туч, но ниже неба солнц и лун. Якобы это были самые обычные звезды, отличавшиеся от прочих только тем, что по какой-то причине погасли. А перестав светить, сделались невидимы. Их разбивали рейсовые вертолеты, плутавшие под небесным сводом без топлива, которым не могли заправиться, поскольку негде было приземлиться: вертодромы на крышах так и не сделали, и теперь там разрастались густые джунгли антенн.

Сверкающая и хрупкая материя, из которой были сделаны звезды, теряла от ударов прозрачность и просыпалась на город черной пылью. От нее чернела штукатурка. Со временем здания приобрели тот же оттенок серого, что и небо над городом, — и в результате исчезли. По мере обострения проблемы электроснабжения гасли очередные звезды и скапливалось все больше черной пыли, которая тенью ложилась на небо и землю, приглушая все источники света, не исключая солнца. Глаза прохожих скользили по верхушкам фронтонов, сливавшихся с тучами. Никого уже не радовали чудеса этого города. Каменные каменщики в каменных одеждах, одинокие в своих нишах, стояли на тяжелых каменных ногах, тщетно поднимая кирки. С нахохлившимися от холода голубями на голове, застыли они — неприметные — во мраке улицы. Дома, тучи и земля были покрыты одной краской, и даже птицы на этом фоне терялись. Проще было их разглядеть в альбомах с почтовыми марками, где они хотя бы не мерзли.

Никто не знает, откуда в городе берется печаль. Она не имеет фундаментов, не выстроена из кирпичей и не свинчена из нарезных труб, не течет по электропроводам и не доставляется товарными поездами. Печаль стелется меж домов, точно легкий туман, который ветер неравномерно разносит по площадям, улицам и дворам. Есть улицы длинные и короткие, узкие и широкие, одни — серые с примесью охры, другие — голубоватые от тротуаров до черепицы. У каждой из них свой оттенок печали. Те, которые она покрывает густым слоем, и те, на которые ложится едва заметной тенью, сходятся, пересекаются и разбегаются. От их длины, ширины и углов пересечения зависит циркуляция печали. Ее количество и сорт меняются в городе ежедневно, подобно погоде. Возникнет где-нибудь крошечная точка радости, и зона радости начнет разрастаться, клиньями врезаясь в охваченные печалью улицы, а ее головная часть, словно атмосферный фронт, поплывет над крышами домов. Есть улицы с расшатанными тротуарными плитками и неизбывным запахом капусты со шкварками — по субботам тут на каждом углу слышны шум и музыка. В понедельник наступает мрачная тишина, изредка прерываемая хлопаньем двери и хриплыми голосами.

С определенной точки зрения можно было считать печаль одной из форм энтузиазма, изначально вписанного в урбанистические решения, но — как и все на свете — оказавшегося недостаточно прочным и рано или поздно обреченного превратиться в свою противоположность. Печаль была тем, во что обращается энтузиазм, миновав пик эксплозии, за которым неминуемо наступает имплозия.

Вот что открывалось жителям этого города, лихорадочно — словно избавления — искавшим новые закономерности. Ведь без закономерностей жизнь проходит в сомнениях, вынести которые нет никакой возможности. Но и толку от закономерностей немного. Они не позволяют постичь ни энтузиазма, ни печали, ни тем более причин их возникновения и исчезновения. Взгляд способен охватить самую малость, разве что какой-нибудь перекресток или ряд домов на площади, порой вывеску магазина или занавеску в окне. Мысли и представления, в отличие от стен, различимы и с закрытыми глазами. Весь этот город, стоящий на земной юдоли и прикрытый небесным сводом, подвешен в другом, еще более бескрайнем пространстве, где рождаются и витают названия всех вещей и состояний и откуда набегают мысли. Даже слепцы, постукивающие белыми тросточками по краю тротуара, устремив взор внутрь себя, всегда осознают приливы и отливы, совершающиеся в этой бездне.

Под сводами черепа простираются территории, куда не ступала человеческая нога, — беспредельные, заполненные вещами, которые видны как на ладони и которые, однако, нельзя потрогать. Осязаемое же пребывает в пространствах, попираемых стопами, но недоступных для мысли. По одну сторону — стены, возведенные из кирпичей, по другую — из взглядов. Каменным каменщикам не увидеть больше, чем кирпичу и черепице, хоть они и глядят упорно, не моргая, денно и нощно. Все вокруг них имеет свое место, но не имеет названия. Граница между городом, попираемым стопами, и городом, в котором клубятся мысли, — роговица глаза, не дающая им соприкоснуться. Даже незрячие разглядят главное — подобную ночному небу безграничную тьму и рассыпанные по ней констелляции названий всех вещей, сияющие и гаснущие, точно звезды.

Огромное это пространство искривлено таким образом, что все, о чем только можно подумать, всегда оказывается внутри. Передвигаться по нему очень легко, не надо даже открывать глаза, каждый и так знает, как выглядит телефонная будка, как — автобус, а как — оперный театр. Оно все соткано из того, что знаешь, не глядя. И телефонная будка, даже если она никогда не существовала, окажется на нужном месте как раз тогда, когда автобус затормозит на остановке перед оперным театром. При помощи нужного слова можно в мгновение ока вызвать все закоулки этого бесплотного города, вывески всех магазинов, а также все остановки, даже те, что существуют лишь в чьей-то обманчивой памяти, и все телефонные будки в любое время дня и ночи, в дождь, мороз и жару. Все здания со всеми их окнами на всех этажах, каждый киоск с газетами, вид с первого этажа и с чердака, анфас и наискосок. Добавим, что всегда найдется в череде окон одно, из которого виден не киоск, а, например, большое здание с часовой башней, поскольку и оно тоже — часть этого города, подобно стертым воспоминаниям, нереализованным проектам и снам. Абсолютно все, о чем можно подумать, имеет свое название и вместе с трамваями, булавками или канифолью является частью города.

Предметы, здания кружат беспорядочно и смешиваются друг с другом. Память вынуждена беспрестанно их упорядочивать, поскольку навести порядок раз и навсегда здесь невозможно. Город нельзя ни описать, ни нарисовать: реальность кварталов не подвластна прямоугольной проекции. Отсеченные от неба, лишившиеся туч, что отражались бы в оконных стеклах, они будут напоминать скорее останки разрушенных улиц — абрис фундаментов. Меняя масштаб, можно создать мостовые, по которым легко проскочит марка автомобиля, а также — вне всякого сомнения — цвет кузова, но колеса уже не уместятся. Любая попытка запечатлеть образ города пополнит ряд столь же увечных фрагментов, начинающих в это мгновение самостоятельное существование. Поэтому на плоскости изобразить город нельзя, будь то плоскость бумаги, экрана или памяти.

И все же в каждом киоске продается карта города, сложенная в шестнадцать или тридцать два раза, помеченная сверху характерным сочетанием букв, которое напоминает ворота, ощетинившиеся черными пиками букв W и А, стерегущие названия улиц, что кишат внутри. Напечатанные мельчайшим шрифтом, они воскрешают под веками образы воскресного утра, осенних туч, несущихся над крышами, людей в пальто, трещин на тротуаре, музыкального магазина с виолончелями в витрине, овчарки с газетой в зубах и еще сотни тысяч других вещей. Все это внезапно обрывается у тонкой черты, за которой начинается белое поле.

Есть на карте и железнодорожные вокзалы, позволяющие пересечь границу тонкой черты и преодолеть край листа. Поезда вырываются наружу, проскакивая через упрятанные под бумагу темные туннели. Сбоку к вагонам приделаны неразличимые в потемках туннелей фанерные таблички, украшенные черными надписями. Те же надписи фигурируют в расписании поездов. Попадаются среди них слова экзотические и красивые, от которых чуть слезятся глаза. Они выведены большими буквами. А слова незамысловатые — маленькими, иначе все не уместить: чересчур их много. И те и другие — лишь далекие отражения названий, к которым стремится поезд. Это они указывают направление движения локомотивов по прикрытой бумагой паутине путей. Истинные названия — те, чья сила притяжения заставляет двигаться локомотивы, — всегда, будь они красивы или незамысловаты, лежат за пределами карты города. Неизвестно, насколько реально существование мест, к которым они относятся.