Тихик и Назарий

Всю долгую снежную зиму он был в селении самым одиноким — не потому, что сторонился людей, а потому, что и душой и мыслями был иной, чем они, и чужд еретикам. Он запасся красками, липовыми досками и утром, накормив скотину, садился писать в своей землянке, где только от снега и было светло. Он писал еретиков — полуголодных, озябших, но терпеливо переносящих все невзгоды. В бородатых лицах мужчин, в злом блеске их глаз, в твердом, строгом, постоянно озабоченном взгляде женщин, чьи закопченные дымом лица редко озарялись скупой улыбкой, Назарий угадывал то могущество заблуждений, без которого человек не перенес бы земную свою долю. Эти мрачные, фанатичные люди были несчастны. Они сохли от ненависти к "творению дьяволову", и если все же была в них какая-то любовь, это была эгоистическая любовь озлобленных бедняков. Бог нужен им был для того, чтобы ненавидеть и судить других людей. Ненависть сопутствовала всякому возвышенному представлению об истине и справедливости, и коварный дьявол, которого они особенно яростно ненавидели, вливал в них злобу к каждому, кто не признавал их учения, а равно к тем, кто наслаждается земными утехами и благами. Дьявол распалял огонь их гордыни, уверенность в том, что только они одни — на верном пути и как истинные христиане терпят муки ради отца небесного и пособляют ему в борьбе с сатаной. Они находили усладу в своем мученичестве, веруя, что унаследуют блаженства вечной жизни и удостоятся лицезреть господа. Назарий убеждался в том, что людей соединяет не только общность представлений о мире и смысле существования, но и ненависть ко всем, кто не разделяет их воззрений, и что человек пребывает в вечном разладе с собой и богом.

Каждый вечер Назарий наблюдал в молельне, как проясняются суровые лица еретиков. Когда они пели общую молитву, когда кланялись друг другу и брались за руки, в уголках рта у них появлялась улыбка. И они еще больше утверждались в истинности учения, поскольку в толпе человек теряет способность рассуждать. Со страстью и увлечением внимали они проповеди Совершенного, преклоняли перед ним колена, чтобы он возложил руки на их взлохмаченные головы, очистил от каждодневных грехов, плотского вожделения и вражьих наущений.

— Бог ниспослал нам волов и орудия труда, — внушал им Тихик, и, хотя все знали о кражах, совершенных Быкоглавым, они верили словам владыки, ибо существовал бог, дававший им право присваивать чужое.

— Ваши богатства в сердцах ваших, — говорил Тихик, и они верили, что под их лохмотьями, под их фанатизмом сокрыто истинное богатство.

— Не поддавайтесь словам искушения, что нашептывает вам Лукавый, предатели души они. — И еретики воображали, будто и впрямь отвратятся от дьявола.

— Молите отца своего небесного о пощаде! — восклицал Тихик, и они хором восклицали: "Пощади нас, владыка!" — уверенные в том, что их посредник в силах испросить милосердие у самого господа, потому что нет более удобного способа просить господа, как прибегая к посреднику.

Многим таким молитвам бывал свидетелем Назарий, когда по памяти писал лики еретиков. Сырые стены землянки постепенно украсились портретами, со всех сторон смотрели на него измученные лица мужчин и женщин, в них были запечатлены различные состояния души — боль, угнетенность, надежда, злоба, тоска, но главным, общим для всех были страх и скорбь…

Назарий размышлял о душах этих людей, пытался разгадать их и обнаруживал в себе самом корни таких же чувств и наклонностей. "Коли я понимаю, что они прячут в душе своей, и способен изобразить это, значит, во мне самом — те же пороки, хоть я и творю с любовью и состраданием. Чем более я причастен к ним, тем больше сокрушаюсь над собой. Мое искусство сжигает меня огнем самопознания'*.

В такие мучительные дни Назарий молился о том, чтобы не иссяк в его сердце родник любви, придающий крылья духу, и чтобы разум его не переступил за те пределы, за которыми творение божье теряет смысл. "О двойственность природы человеческой! — восклицал он. — Воспринимая чувственно мир и различая в нем вещественное и невещественное, откуда же знаешь ты о невещественном? Не свыше ли дано тебе это знание?"

Так терзался Назарий, видя, что с каждым днем ложь свивает в общине все больше новых гнезд и Совершенный в своем стремлении дать всем счастье и благоденствие вступает в союз с дьяволом.

Однажды, когда он сидел у себя в землянке, созерцая лики на стенах, на пороге вырос Тихик. Назарий ощутил его тень — она заслонила в землянке свет — и, обернувшись, увидел, что владыка стоит у него за спиной, похожий на ствол черного дерева. Крепкий, располневший, в длинной черной рясе, Тихик сквозь отверстия в покрывале смотрел на него, и Назарий представил себе его недоверчивые глаза, треугольный лоб и пышущее здоровьем лицо.

— Да пребудет во всех нас благодать господа нашего! — сказал Совершенный.

Назарий поклонился и произнес:

— Аминь.

Совершенный рассматривал развешанные по стенам картины и, теребя полы рясы, бормотал что-то.

— Что изобразил ты, брат? — сдерживая гнев, спросил он. — Это ли мои христиане? Неужто они столь неприглядны и греховны? Чьими очами смотрел ты на них?

— Очами души моей, владыка, — кротко отвечал Назарий.

— Настолько нечестива она?

— Через их души познал я и свою собственную, владыка.

Совершенный тяжело дышал, по-прежнему теребя рясу.

— В их ликах изобразил ты себя, несчастный! Неужто забыл, что обещал поразмыслить над художеством, служит ли оно спасению человека и будет ли благом такое познание? Вместо того чтобы направить умы к господу и предоставить ему исправление человеков, ты обращаешь их к отчаянию и мраку!

— Но как я стану бороться с грехом, владыка, если он мне неведом?

Тихик сердито замахал руками.

— Разве ты не уразумел, что опасно созерцать грех, ибо начнешь боготворить и его, и самого сатану? Показывал ли ты кому эти образы?

— Никому, владыка. Я пишу по памяти.

— Разведи огонь в очаге и брось в него это глумление над господом и человеком! И помни: не на тебе, а на мне лежит забота о душах христианских!

— Но как мне забыть те знания, что я приобрел? — смиренно спросил Назарий.

— Знания твои ложны, ибо они преходящи, как преходяще царство дьявола. Истина воссияет после Страшного суда, когда предстанет человек в истинном своем обличье, очищенный от праха земного, — сказал Тихик и перешагнул порог землянки.

В это мгновение солнце разорвало пелену облаков, россыпью алмазов заблистал снег, заснеженная вершина вдали окуталась голубоватыми тенями и, казалось, трепетала в небесной лазури. Лицо Назария просияло, он наслаждался открывшейся взору картиной.

— Чем ты любуешься, брат? — спросил Тихик. — Разведи-ка огонь!

— Светом, владыка, его игрою…

Совершенный обернулся и тоже взглянул на горную вершину.

— Да-а, свет… — проговорил он. — Гм, уверен ли ты, что не есть он также заблуждение, что не обманывает он разум, представляя нам дьявольский этот мир прекрасным? Он прельщает взор и мешает нам различать бога и дьявола.

Назарий молчал, и Тихик принялся срывать со стен липовые доски и швырять в очаг, но вдруг увидал портрет Ивсулы. Он взял его и вышел за порог, чтобы получше рассмотреть.

— Я унесу этот лик. Прежде чем провозгласить ее верной, поразмыслю над тем, что углядел ты в нашей сестре, — произнес он, а когда Назарий развел в очаге огонь и липовые доски вспыхнули, тотчас же удалился.

Назарий был убежден, что Совершенный тайком улыбается под своим покрывалом и что в улыбке его скрыто довольство. Поймет ли Тихик, что Ивсула по воле демонов пришла к нему? И неужели он никогда не догадается, что и еретиками он правит через сокрытых в них демонов? Праведники, те не нуждаются ни в правителях, ни во владыках… И если свет есть заблуждение, тогда человек — лишь несчастная тень на сей земле…

Липовые доски трещали, языки пламени лизали сырые стены, в землянке стало теплее. Назарий опять пребывал в одиночестве, охваченный новыми думами.