Хроники последнего лета (СИ)

Кухмийстеров уверенно, как будто регулярно прогуливался по больнице, добрался до кабинета дежурного врача. Доктор, казавшийся совсем молодым и зеленым, пил чай из стакана с подстаканником. Сосредоточенная задумчивость наводила на мысль, что потреблял он не только чай. На стене кабинета висела популярная среди чиновников средней руки фотография, на которой президент, косясь на камеру, тискал очень серьезного мальчика лет семи-восьми. Под фотографией на доске были приколоты рентгеновские снимки, словно результаты медосмотра участников фотосессии.

Тут Ванькино обаяние оказалось бессильным. Дежурный повидал столько всего, что произвести впечатление напором и громким голосом было невозможно. Тем не менее, он сообщил, что для Рудакова сделано все необходимое, операция не потребовалась, и больной переведен в палату интенсивной терапии, где сейчас и находится.

В этот момент зазвонил телефон. Доктор поднял трубку, и стало слышно, как женский голос быстро говорит что-то неразборчивое.

— Да… Да… Доставили… Нет, прогнозы мы не даем… К сожалению, не могу… Без комментариев, — дежурный врач резко прервал разговор и заинтересованно посмотрел на Наташу.

— А ваш Рудаков — кто он?

— Известный журналист, — поспешил сообщить Кухмийстеров.

— Та-ак… полагаю, нам следует готовиться к визитам его коллег.

— Конечно.

Наташа решила, что теперь-то к ним отнесутся по-другому, но не тут-то было. Доктор куда-то позвонил, велел усилить охрану, а всех посторонних гнать прочь без разговоров. При этом он посмотрел так выразительно, что Наташа отступила на шаг.

Кухмийстеров ничуть не смутился и вступил в препирательства с врачом. Иван отчаянно жестикулировал и совал красную корочку, настоятельно предлагая внимательно почитать. Доктор прочитал и заявил, что сам нарисует таких десяток, и что плевать хотел на все эти липовые организации, и вообще сейчас ночь, а по ночам не то что свиданий не случается, а даже комары не летают. А если которые и летают, то их моментально прихлопывают. В ответ Кухмийстеров пригрозил немедленным прибытием съемочных групп центральных телеканалов, усиленных мобильной бригадой истеричек из самых скандальных обществ по защите всяческих прав. Тут доктор заколебался, а услышав о подходе зарубежной прессы с частями «Гринписа», доктор не выдержал, вызвал санитарку и велел по-тихому провести настырных посетителей в палату Рудакова, взяв страшную клятву соблюдать тишину.

То, что дежурный врач назвал палатой, произвело на Наташу убийственное впечатление. В большой темной комнате спало два десятка человек, и у каждого — свое страдание, своя болезнь. А у болезни есть запах. Запах, многократно усиленный наглухо закупоренными окнами и ароматами больничной кухни, имел такую силу, что у непривычного человека голова шла кругом. Вступив на порог черной комнаты, Наташа отшатнулась от удара спрессованной духоты.

Ничуть не заботясь о тишине, заспанная злая санитарка объявила, что сюда «кладут» всех неопознанных. И слово-то какое «неопознанных», словно не о людях говорит, а о трупах. Тех самых, которые выдают с десяти до семнадцати.

Все случившееся затем запомнилась Наташе яркими отрывками, словно кто-то показывал фильм на очень большой скорости, иногда делая стоп-кадры. Наверное, именно это можно назвать истерикой.

…испуганное лицо санитарки с неестественно ярко накрашенными бардовыми губами…

…Кухмийстеров, пытающийся ухватить за руки…

…включившийся в палате свет освещает костлявого бородатого старика в серой длинной майке. Он сидит на кровати, смотрит черными блестящими глазами и улыбается, обнажая кривые желтые зубы…

Закончилось все выплеснутым в лицо стаканом воды. Как оказалось, даже истерика может иметь свои преимущества. На Наташин визг мигом прибежал перепуганный дежурный врач. Оказалось, он даже не догадывался, что Рудакова поместили в «общую».

Иван, мгновенно оценив ситуацию, развил такую бурную деятельность, что через пятнадцать минут Рудаков оказался в отдельной комфортабельной палате, оборудованной не хуже люксового гостиничного номера.

Устроив все наилучшим образом, Кухмийстеров посчитал свою миссию выполненной и исчез, оставив Наташу наедине с мужем.

А Наташа даже не заметила его ухода. Стоя у койки, она смотрела на безмятежно спящего Рудакова. Если бы не повязка на голове и не измазанная чем-то фиолетовым физиономия — обычный крепкий и здоровый сон. Лежит себе, посапывает как ребенок, ничего не чувствует…

Нельзя сказать, что Наташа была полностью права относительно ощущений Рудакова. С обычной точки зрения муж ее, конечно, не чувствовал ничего. Но он даже не догадывался о нахождении в бесчувственном состоянии, а проживал совершенно реальные события, созданные силой собственного разума. Но не будем предаваться праздным рассуждениям о взаимодействии тонкой материи, коей является душа, с вполне материальным телом, а взглянем на мир с точки зрения коматозного Рудакова.

Он так и не уловил момент, когда погас свет фонаря, и исчезли вечно живые звуки ночной Москвы. Возникли темнота, тишина и странное чувство незащищенности.

— Готов? — спросил Голос.

Голос как голос. Красивый, правильный, с благородными бархатными нотками. Такой бывает у профессионального диктора. И акустика — на уровне, слышимость превосходная, эхо — нулевое.

— Готов к чему? — резонно поинтересовался Рудаков.

— К разговору.

— О чем?

Похоже, его ответы привели Голос в замешательство. Он немного помолчал и скомандовал кому-то:

— Занавес!

Рудаков хотел спросить, где он находится, но не успел: занавес раскрылся.

Рудаков стоял совершенно голый на сцене перед огромным залом, заполненным удивительной публикой. На первых рядах сидели солидные упитанные мужчины, все как один в дорогих темных костюмах с белыми рубашками и галстуками и высоких поварских колпаках. Рудакову они напомнили виденную по телевизору в научно-популярной программе культуру плесневых грибов под микроскопом. На некотором удалении расположилась персонажи иного рода — мужчины и женщины в белых халатах и мягких беретах различных окрасок. Задние ряды терялись в темноте, и, судя по всему, там располагалась публика попроще. Особенную пикантность ситуации придавал висящий над сценой портрет Мао Дзедуна.

Как ни странно, чувство неудобства или стыда даже не возникло — как будто эти люди имели право рассматривать его тело.

Все происходящее напоминало розыгрыш, когда из зала вызывается зритель-жертва, и ведущие, колоритные и безумно талантливые, начинают устраивать всяческие провокации. Если бы Рудаков хоть немного интересовался политикой, то наверняка бы отметил, что похожи они на двух очень известных сотрудников Администрации Президента — Карла Иммануиловича Гофмана и Ивана Степановича Доброго-Пролёткина.

Один — высокий, тощий, в наглухо застегнутом черном костюме. Когда он поворачивался лицом к Рудакову, то причудливая игра теней создавала иллюзию аккуратных рожек, растущих прямо над ушами.

Второй, наоборот, всячески показывал свободное отношение к одежде. Короткая белая туника позволяла лицезреть розовенькие как у поросенка ноги. За плечами от малейшего движения воздуха трепыхался коротенький плащ-мантия. Со стороны казалось — стоит ведущий, одетый то ли в банном, то ли в древнегреческом стиле на сцене и время от времени расправляет сложенные за спиной крылья.

Рудаков окрестил про себя «Тощий» и «Белый».

Тощий откашлялся, бросил на Рудакова оценивающий взгляд, постучал по микрофону и сказал:

— Прошу внимания. Сегодня мы рассматриваем кандидатуру уважаемого Артемия Андреевича Рудакова. Кворум — налицо, так что можно начинать. Аплодисменты, пожалуйста.

В зале раздались жиденькие хлопки.

— Да, да, друзья, — подхватил Белый, — сегодня нам предстоит очень занимательная беседа. Артемий Андреевич — человек неоднозначный, я бы даже сказал сложный. Так что подойти к вопросу следует с особым вниманием. Не так ли, коллега?