Город грехов

Город напоминал некое чешуйчатое чудовище с крыльями, уползающее в море.

На террасу вышел историк. Приподняв шляпу, он поприветствовал соседей, спустился по лестнице и направился в сторону театра.

— Этот историк довольно странный человек… — заговорил артист. — Впрочем, весь в отца, которого история привела к безумию… чего только о нем не говорили… на кафедре его не баловали вниманием, относились к нему с явным пренебрежением и предубеждением, всячески принижали его роль и значение… якобы он уводил людей в сферу идеального… называл любовь пороком природы… кстати, он ничего не говорил о своем происхождении?..

— Нет… — сказал писатель.

— Мне он говорил, что его род берет начало чуть ли от Леды… а твой род от кого берет начало?..

— Я из числа упавших с неба…

— То есть сирота…

— Можно и так сказать…

— Я тоже сирота… после смерти матери меня отдали в интернат… в 13 лет я бежал… пристал к бродячим артистом и стал тем, кем стал, а моя история обросла различными домыслами, которые меня удручают… молва приписывает мне слова и поступки, которые ей желательны, но я их не совершал… она представляет меня чуть ли не бесом, а я хочу быть просто человеком и мечтаю умереть от старости в своей постели, забытый всеми… человек я неуживчивый… все жены от меня сбегали, правда, от некоторых я сбегал сам… иногда лучше помешаться, чем наслаждаться… последней моей пассией была примадонна, подруга жены судьи, которого растерзали собаки… ты, наверное, слышал эту жуткую историю?.. молва уверяла, что после смерти мужа она вступала в связь с собаками, и от этой связи якобы родился целый народ… советую тебе сторониться и избегать этих мест… а ты, я смотрю, все пишешь?..

— Пишу…

— Читал твой последний роман… одна из историй тронула меня до слез… мне очень по вкусу трагедии… одно время я тоже играл словами… чтобы преуспеть в этом деле, надо жить в городе, но к чему известность, слава, если для этого надо сначала унизиться?.. — Виляя хвостом, к артисту подошел рыжий пес. — А вот и мой Вергилий… по дороге в ад, который всех нас ждет, мне нужен проводник, вот я и завел собаку… как и я, она не заботится о постели и не боится темноты… я привязался к ней, хотя лучше ни к чему не привязываться… жизнь людей скоропортящаяся и эфемерная… для жизни надо запасаться разумом, а не привязанностями… или сразу в петлю… впрочем, это всего лишь риторическое преувеличение, которое может привести лишь к недоразумению… прости…

— Расскажи, что это за история с судьей?..

— Возведенный до положения первых лиц, судья совершил немало злодейств… он и меня чуть не погубил, заступиться было некому, и я бежал, куда мог… с тех пор как жена вооружила лоб судьи рогами, он жил один на вилле, разводил собак, которые его и сожрали… они сбесились из-за суки… он услышал шум, гам, вышел наружу, попытался усмирить собак, но, увы… он вздумал бежать, но попал в колючие заросли, застрял… собаки напали на него с тыла… они наносили ему рану за раной… немой слуга отогнал собак, но судья был уже мертв… ужасное зрелище, которое бог допустил скрытой справедливостью… эта история была подробно описана в газетах, что привело к войне с собаками, в которой воюющие стороны настолько слились друг с другом, что нельзя было отличить побежденных от победителей… несколько лет война с собаками то разгоралась, то затухала… в конце концов, победа оказалась у собак… из-за неопределенного результата люди отступили… правда, вели они себя настороженно и беспокоились, что делали собаки неизвестно… тот же, кто сотворил и людей и собак, и кто все предвидел, не вмешивался… — Артист потрепал загривок собаке. — Помню, мать говорила, ищи бога, а не отца, его призывай, пока он не станет ближе… бог определяет нам судьбу… одним — грехи и ад, другим — подвиги и рай… — Артист хотел рассказать писателю историю своих отношений с примадонной, но сдержался. Он вспомнил сон, в котором ему явились все его жены. Они свисали бременем с веток и лежали на траве врассыпную. Примадонна качалась в гамаке. Ветер шевелил ее рыжие кудри. Всю ночь артист получал наслаждение, то, от чего лучше отказаться…

На террасу поднялся историк.

— Как здесь воняет!.. — историк дернул носом.

— Все преходящее есть только вонь… — сказал артист.

— Кто вы?.. я вас не знаю… — историк сощурился.

— Я житель этой тюрьмы народов… — артист окинул взглядом город.

— Правда, иногда он выходит на свободу… — писатель принужденно улыбнулся и глянул на толпу, собравшуюся на площади у театра вокруг оратора с желтым шарфом на шее…

— О чем он говорит?..

— О том, о чем говорят все ораторы…

— Я знаю этого оратора… — сказал артист. — Я познакомился с ним в тюрьме, когда меня арестовали за бродяжничество… днем он боялся ночи, а ночью боялся наступающего дня…

— Судьба поместила нас в такое время, что нам приходится выслушивать не себя, а речи ораторов и переносить бедствия, которые большей частью бывают делом не судьбы и не бога, а плохого правления правителей… — Невольно вздохнув, писатель взглянул на небо. Видеть там было нечего, или почти нечего. День был сумрачный.

Перебросившись еще несколькими словами писатель, артист и историк разошлись по своим комнатам…

Сон завел писателя на небо, потом вернул на землю.

В сквере у театра писатель наткнулся на толпу, окружающую оратора с желтым шарфом на шее, который рассказывал о своем видении.

Многие тогда видели видения.

Описываемые оратором события выглядели как рассказ о чем-то вполне достоверном, хотя, на самом деле, это была достоверность кошмара.

— Я видел все это как вижу вас, правда, не все сразу… сон ради сжатости и гармоничности многое опустил… видению предшествовало предисловие, напоминающее увертюру… помню, послышалось глухое урчание, потом гул, земля затрепетала… боявшиеся чуть не умерли от страха и бежали, другие положились на бога и он не оставил их в беде… через несколько минут все это закончилось… я как бы умер и посетил преисподнюю, многие из обитателей которой были мне известны… они терпели мучения… происходило все это в некоем многоэтажном здании, построенном из камня, надо сказать, весьма беспорядочно… никакого света внутри не было, царила тьма непроглядная, вечная ночь… стены были расписаны плесенью, на потолке висела копоть и летучие мыши… вдруг мыши сорвались со своих мест и с писком пронеслась мимо меня… я с испугом взглянул на провожатого… лицо у него было бледное и скорбное… а мои щеки горели тайным сознанием вины… из преисподней, где я никому не смог помочь, мы поднялись этажом выше для очищения… в купальне мылись несколько незнакомцев, от которых исходил мерзкий запах, почти невыносимый… провожатый повел меня дальше от зловония, туда, где не было стен… я был там странником, потому что те, кто привязан к одному месту, подобны обитателям могил…

Послышался гул, напоминающий рычание. Сердце у писателя ушло в пятки и он проснулся. Он спал в кресле еврея.

Писатель огляделся. У балюстрады стоял незнакомец в плаще.

В сквере у театра толпа окружала оратора с желтым шарфом на шее, который рисовал сцены из Апокалипсиса.

— И что он предлагает?.. — спросил писатель незнакомца.

— Ничего… если человек должен умереть, он умрет…

Ораторы сменяли друг друга.

Были среди ораторов и сомневающиеся, но и в их голосах слышался страх и неуверенность. Знамения на небе и расположение звезд указывали на грядущий хаос.

Были и такие, которые возвещали новость о проклятии как благую весть. Они утешались предсказанием, что ненавистный город скоро опустеет, вычисляли сроки исполнения проклятия и выводили из цифр следствия.

— Хотя мне и претят всякого рода разоблачения, но я должен назвать имя того, кто описал это проклятие и скрылся за псевдонимом… — заговорил незнакомец в плаще.

— И кто же он?.. — писатель взглянул на незнакомца. Лицо у него было вытянутое, тонко очерченное, губы тонкие, волосы рыжие, глаза карие. Во взгляде было нечто такое, отчего становилось не по себе.