Средний путь. Карибское путешествие

Когда я проснулся наутро, мы уже покидали Гренаду, дышавшую ранним утренним покоем. Солнце еще не взошло. Море было ярко-серым, небо светлым, холмы — спокойного зеленого оттенка, вода под нами тениста и недвижна. Казалось, это воскресное утро. После завтрака солнце поднялось высоко, стало жарко, и мигранты скопились густой толпой на носу корабля. Их рубахи и платья хлопали на ветру; они болтали и указывали куда-то пальцами, как будто собирались на морскую экскурсию.

Теперь мы признали мистера Маккэя экспертом по Вест-Индии. Филипп спросил его: «А вот гренадцы? Они не в ладах с этими, с Сент-Китса?»

«Тут вы меня поймали. Люди с Сент-Китса не любят людей с Антигуа. А вот про гренадцев я не знаю. Я только надеюсь, что они не начнут драться прежде, чем мы доедем до Тринидада».

Внезапно в полдень, около ленча, вода сменила цвет с синего на оливковый, и новый цветовой поток был оторочен белой пеной. Мы вошли в паводковые воды реки Ориноко. Я представить не мог, что они доходят так далеко на север, и подумал, правда ли, что с одной стороны этой белой оторочки соленая вода, а с другой пресная, как утверждал Колумб.

Мы приближались к Южной Америке; вдали тянулась низкая гряда серых холмов. Было невозможно определить, где кончается Южная Америка и начинается Тринидад. Эти холмы вообще могли быть каким-то островом. Ничто, кроме цвета воды, не говорило о том, что мы приближаемся к континенту. Холмы становились выше, то, что казалось выемкой, стало разломом, и мы увидели канал. Колумб дал ему имя «Пасть дракона» [19] — предательский северный вход в залив Париа. Справа от нас в серой дымке была Венесуэла. Слева был Тринидад — группа высоких каменистых островов, покрытых неопрятной зеленью, а за ними силуэт Северного хребта [20], расплывшийся под проливным дождем.

Именно с юга, через, Пасть дракона, как он выразился, Колумб и вошел в залив Париа в 1498 году. Мощные течения, рожденные от паводковых вод реки Ориноко, рвущихся в залив Париа, задержали его в пути и чуть ни потопили корабль. «Волны ревут беспрерывно», — писал он; и однажды, посреди ночи, стоя на палубе, он увидел «море, идущее с запада на восток, огромным валом, высотой с корабль, и медленно приближающееся», а поверх этого кружащегося моря с ревом шла могучая волна… «И до сего дня я чувствую страх, постигший меня тогда»… Когда он наконец вошел в залив, он обнаружил, что вода тут пресная. Именно это и придало ему смелости, чтобы объявить о своем наиболее поразительном открытии. Он обнаружил, писал он Фердинанду и Изабелле, что приближается к земному раю. Ни одна река не может быть столь глубокой и широкой, как залив Париа; и на основании тех сведений, что он почерпнул у географов и теологов, он, Колумб, пришел к заключению, что земля здесь имеет форму женской груди, и земной рай находится прямо на ее соске. Пресная вода в заливе Париа течет из рая, к которому, благодаря его расположению, нельзя подойти на корабле и, конечно же, без Божьего соизволения.

Держась поближе к Тринидаду, слушая вокруг себя раскаты грома посреди ясного неба и наблюдая за пляской молний по холмам, мы дрейфовали по плавной широкой дуге влево, так что, стоя на настиле в средней части корабля, видели, как нами же вздымаемые волны постепенно превращаются в легкую рябь на недвижной воде.

Мигранты жестикулировали.

«Надеюсь, миграционная служба присмотрит за этими парнями, — сказал мистер Маккэй. — Тринидад для них что-то типа второго рая, знаете ли. Дай им шанс, и половина спрыгнет с корабля прямо тут».

Мы приняли на борт лоцмана и чиновников миграционной службы.

«Пусть посмотрят, — сказал м-р Маккэй, имея в виду мигрантов. — У нас здесь катера, а не какие-то гребные лодки». Флаг медленно развевался на ветру. Катер с белой надписью ПОЛИЦИЯ, сделанной крупными, ободряющими буквами, мчался рядом с нами; все, кто там находился, были в безупречной униформе.

«Совсем неплохой островочек», — сказал м-р Маккэй.

«Я слышал, они теперь в полицию мальчишек из колледжа берут», — сказал Филипп.

Со стороны моря Порт-оф-Спейн [21] разочаровывает. Видишь только деревья на фоне холмов Северной гряды. Зелень разрывает башня королевского колледжа и голубой массив здания Салватори. Воздух над загрузочной станцией в Тембладоре [22] желтый от бокситовой пыли.

Мы вошли в док. Мигранты сгрудились на палубе и пропихивались к сходням, чтобы хоть глазком увидеть Тринидад (а некоторые и для того, чтобы, согласно м-ру Маккэю, остаться там).

«Пусть сначала пройдут мелкие островитяне», — сказал он.

«Эй ты, пропаганда, — прошептал кто-то мне в ухо. — Старый пропагандист».

Это был Бойси.

В костюме, надетом по случаю прибытия, с печатной машинкой (которую я так и не использовал) я действительно подходил для этой роли.

Коррея был в дурном настроении. Судовой агент так и не устроил ему авиабилета до Британской Гвианы. Его разгневанный голос гремел над кораблем, над сходнями, и я продолжал слышать его даже тогда, когда Коррея исчез под навесом таможни. Крипал Сингх следовал за ним по пятам, в костюме он выглядел добропорядочным и несчастным и нервно курил: дни учебы теперь были закончены навсегда. Я видел их в последний раз. Филипп исчез. Супруги Маккэй исчезли. Мисс Талл исчезла; впереди ее ожидало семнадцать дней путешествия с мигрантами.

Пастельное небо с великолепными оттенками алого и золотого; пальмы и дождевые деревья казались черными на его фоне. Бар был пуст и неприветлив, как тогда в полдень в Саутгемптоне. Бармен просил кого-то купить ему рубашку фирмы «Аэротекс» с короткими рукавами. Он вел переговоры с санитаром, который уже загорел и оделся как турист: красная рубашка, соломенная шляпа, брюки цвета хаки, сандалии и фотокамера через плечо.

Мы выехали из дока. Вся дорога была забита мигрантами, многие были из Британской Гвианы. Мигранты везде, и везде — люди, приехавшие их проводить. Повсюду машины. Мы ехали очень медленно. У ворот нас остановили, проверили паспорта.

Полицейский сказал: «Сигарету, пожалуйста, потушите».

Я потушил.

Тринидад

Как только «Франсиско Бобадилья» коснулся бортом причала, ткнувшись в резиновые краги, привычный страх перед Тринидадом вновь охватил меня. Я не хотел оставаться. Я ушел из-под защиты корабля, и у меня не было уверенности, что я смогу вновь уплыть отсюда. Я ничего не забыл: деревянные дома, спущенные жалюзи, резьба вдоль крыш — по моде добетонной эпохи; бетонные дома с верандами в форме буквы L и с вынесенными вперед спальнями — по моде тридцатых годов; двухэтажные сирийские дома из штампованных бетонных блоков, второй этаж в точности воспроизводит первый — по моде сороковых. Больше стало неоновых реклам. Они сделаны с претензией — рука наклоняется, и вино льется в бокал, — но не слишком умело, и впечатление оставляют вполне тринидадское: очень энергично, в духе слегка отсталой современности. Больше стало машин. По номерам я понял, что теперь на дорогах их около пятидесяти тысяч; когда я уезжал, и двадцати тысяч не было. И весь город содрогается от игры уличных оркестров, наяривающих на канистрах, бочках и т. п. Хорошее начало для романа или путевых заметок. Но звук этих шумовых оркестров раньше считался высшим проявлением культуры Вест-Индии, поэтому я ненавижу этот звук.