Моя сто девяностая школа

Высокая девочка в маленьком берете, с большой сумкой в руках, – Зоя Тереховко. Она может так сжать тебе руку, что отобьет всякую охоту дергать ее за косу.

Высокий, широкоплечий парень с узкими щелками глаз, похожими на отверстия в копилке, – Герман Штейдинг, или, как мы его зовем, Ермошка. У его папы свой колбасный магазин на Большом проспекте, но Ваня Розенберг говорит, что революция этого не потерпит и долго это продолжаться не будет. И Герман с этим соглашается. Ему не так уж нравится быть буржуем. Он у нас – первый футболист и первый баскетболист и последний по арифметике. Но Елизавета Петровна говорит, что он подтянется.

С ним стоит хитрый, явно что-то затаивший в почти незаметной, тщательно скрываемой улыбке, мальчик без головного убора – Саша Чернов. Он так рисует географические карты, что мы все ему завидуем.

И еще он здорово дерется, и каждую неделю в школу приходит его мама и извиняется за него. Долго ей извиняться не придется. Он станет главным инженером одного из ленинградских заводов.

В ногах у Елизаветы Петровны сидит хулиганистый парень в кожаной куртке – Вадим Попов. Если приглядеться внимательно, то можно заметить, что из-под рваной брючины у него выглядывает плохо заштопанный чулок и ботинки его "просят каши". (Ну, подметка отскакивает, и ботинок открывает рот.) У Вадима нет отца. Он погиб в первый день революции в стычке у почтамта. Он был рабочим Путиловского завода.

А его мама стирает белье и зарабатывает очень мало.

Вот он и ходит, как говорит его мама, "неухоженным".

Но скоро у нас в гимназии будет благотворительный концерт, и из тех денег, которые соберет родительский комитет, Вадику купят новые ботинки, и брюки, и даже курточку.

Большеносый худенький мальчик в роговых очках, делающих его ученым, – Ваня Розенберг – великий математик, крупнейший общественник и редактор нашей классной стенной газеты. Он смотрит очень серьезно в объектив фотоаппарата. Он считает, что этот снимок войдет в историю. Крупнейший экономист, профессор Розенберг сегодня, наверно, не помнит об этом снимке.

Среднего роста мальчик в сереньком френче, в большой серой кепке, чем-то похожий на зародыша, – Павел Старицкий – любитель поговорить и посмеяться. Елизавета Петровна все время поглядывает на него и ждет, что он выкинет. Но он пока ничего не выкидывает. Но это временно. Он еще выкинет. И самое неожиданное – это то, что озорник, лентяй и "разбойник", как его называли на педсовете, станет талантливым инженером, работягой, специалистом по строительству водных сооружений.

Бледнолицая девочка в длинном сером пальто и немыслимо большом черном бархатном берете – Нина Седерстрем. Она в основном шведка, но ее отец давно живет в России, и мы ее зовем иностранкой, а Павка Старицкий называет ее "Копенгагеном", будучи уверенным, что Копенгаген не в Дании, а в Швеции. По этому поводу не помню уже кто сказал: "Павка в этом вопросе не Копенгаген".

Рядом с ней – застегнутый на все пуговицы, в большой заячьей шапке с подвязанными кверху ушами – тот самый Шура Навяжский, отец которого – изобретатель. Шура – счастливый человек! Он живет почти что напротив школы и потому встает позже всех.

Толстяк в коротком легоньком пальтеце – Ваня Лебедев – вполне оправдывает всем своим видом прозвище "профессор кислых щей". И еще его зовут "Сало", но он любит первое прозвище и не выносит второе. Он знает наизусть множество стихов, три раза уже был в опере, очень любит музыку, и мы все убеждены, что он будет большим человеком. Его мама – беспокойная старушка – очень переживает, что у Вани нет теплого пальто, но скоро наступит весна, и оно ему не понадобится. Да и, как говорит Старицкий, "Ваню согревает подкожный жир".

Из-за спины Лебедева выглядывает восточное лицо совсем не восточного человека, тоже толстяка – Кости Кунина – обожателя истории и географии. Если бы вы знали, сколько он всего знает! Он знает названия всех улиц-в нашем городе. Он знает даже, в каком году родился Васко да Гама. А я, например, даже не знаю, кто это такой.

Ваня Лебедев героически проявит себя в дни блокады Ленинграда и не доживет до радостного дня победы. А писатель Кунин напишет отличную книгу о Васко да Гама и погибнет в рядах ополчения под Москвой, и его имя будет начертано на мраморной доске в вестибюле Центрального Дома литераторов.

Прижавшись друг к другу, стоят три подруги – высокая, с солидным носом Паня Пищик, полная, с круглым, удивительно русским лицом Нюра Безрукова и легкомысленно улыбающаяся Тая Герасимова. Они обожают втроем шептаться, вместе готовят уроки и ходят по коридору в обнимку.

Чуть в стороне стоит юркий, востроглазый, маленький Юра Чиркин – драчун и математик. Невозмутимые, без выражения лица – Толя Цыкин и Коля Гурьев, уверяющий, что он будет астрономом и обязательно откроет новую звезду или хотя бы туманность. Его имя мы найдем через двадцать лет в учебнике астрономии.

Высоченный парень – Лёдя Андреев. Он даже весь не уместился на фотографии. Когда мы ходили с экскурсией на завод, он без посторонней помощи разбирался во всех станках. Это потому, что его отец – слесарь высшего разряда. И наверно, Лёдя тоже станет слесарем. Мы все ему завидуем, потому что отец часто берет его на завод и все ему показывает. Между прочим, Лёдя умеет чинить электричество, менять перегоревшие пробки и сам, без посторонней помощи, смастерил табурет для нашего кабинета естествознания. Сегодня его имя можно увидеть на Доске почета одного из славнейших заводов города.

Рядом с ним в изящной шубке и в столь же изящной шляпке, кокетливо улыбаясь, с крохотной мушкой на левой щеке – Леля Берестовская – уничтожает своей улыбкой смущающуюся Лиду Струмилло, у которой нет ни такой шубки, ни такой шляпки, ни такой улыбки. А откуда-то из-под руки Лиды Струмилло выглядывает вторая Лида – Соловьева, как будто говорит – и я здесь.

Сзади всех стоят, будто съемка их не касается, – любитель минералов Леня Зверев, скрывающие свои приверженности Олег Яковлев и Боря Недокучаев; любитель катания на яхте Тузка Сперанский, поклонник электротехники Юра Денисов и специалист по собиранию гербариев Леня Юган.

А вот этот красивый мальчик без шапки, в растерзанном пальто, не то улыбающийся, не то сделавший гримасу, – это я. Я чувствую себя довольно свободно, ибо снимаюсь уже не впервые. Это моя вторая фотография. Первую я запомнил почему-то на всю жизнь.

Точнее – не фотографию, а саму съемку. Это было в августе 1918 года.

– Володичка, – сказала мама, – мы с папой хотим тебя сфотографировать. Через неделю ты пойдешь в гимназию, и у тебя начнется трудовая жизнь. Хочется иметь твой фотопортрет догимназического периода.

На меня надели матросский костюм, бескозырку с лентами и с надписью "Потешный", папа нанял извозчика, и мама, папа и я поехали на Невский проспект к фотографу по фамилии Булла.

Булла был среднего роста пожилой мужчина с веселыми глазами и с расчесанной на две стороны бородой. Он был очень любезен. Придвинув маме и папе кресла и усадив их, он спросил:

– Как вы хотите снимать ребенка?

– Я хотела бы, чтобы он стоял у рояля, – сказала мама.

– У меня есть фон с нарисованным роялем, – сказал Булла.

– А я бы хотел сидеть на лошади, – сказал я.

– И лошадь у меня есть, – сказал Булла, – но я бы вам рекомендовал сняться на фоне клумбы с цветами.

Папа посоветовался с мамой и сказал:

– Мы решили остановиться на рояле.

– Договорились.

Булла раздвинул какую-то занавеску, и открылся полотняный задник, на котором был изображен небольшой черный рояль.

К заднику он придвинул мягкое кожаное кресло и предложил мне в него сесть. Откуда-то внезапно выехал на колесиках огромный красный фотоаппарат на высокой треноге. Он бшл похож на раздвигающуюся гармонь. Булла принес большие деревянные кассеты, вставил их в аппарат и обратился ко мне:

– Ну-с, мальчик, будем сниматься. Только такое лицо не пойдет. Нужна улыбка. Ты умеешь улыбаться?

– Не знаю, – сказал я.