Черная бабочка (сборник)

Та, предыдущая конкурентка, осталась в тумане неизвестно где и неизвестно что делающая, да и бог с ней — она тоже, может быть, воет, и ладно, хотя при своей легкой натуре она небось уже утешилась на сексуальной почве — чего не могло произойти тут.

Какие там утешения, какие связи, вы что! Кому оно нужно, чистое, живое отчаяние и почерневшее лицо!

Далее — все прошло и быльем поросло, таблетки горстями, никто уже и не вспоминает о первопричине, надо справиться с собой, со сном, а не выходит.

Вот и прыгнула из окна. Хорошо не в том доме, где жили ее мама и сын. Нашла себе какой-то открытый подъезд.

Но потом, обезноживши, она еще какое-то время провела на больничной койке и дома, пока не подкопила себе таблеток. Тогда и смогла наконец заснуть, и сердце остановилось.

В день, когда она ушла, именно в тот самый момент она и явилась посетителю Русского музея, который рассеянно брел среди роскошных полотен и вдруг, как ударенный, взглянул на картину — а там, в лодке, молодая и прекрасная, в светлом платье, с распущенными темными волосами, с огромными очами сидела живая Рена.

Так там и осталась.

Цитадель

Я приехала в этот город, проделавши длинный путь: самолет, поход за багажом, микроавтобус, автобус, паром, такси. Маленький город.

Я считала, что я на краю света, что я ушла ото всех…

И вдруг я встретила на улице Валю.

Я только открыла рот поздороваться, как Валентин посмотрел на меня своим обычным тяжелым взглядом и отвел глаза, как будто бы я для него совершенно чужой человек. Не узнал?

Но я ведь не изменилась настолько, чтобы Валя! Валя, старый друг! Чтобы он меня не узнал и воспринял бы как абсолютно чужое существо.

Однако и навязываться было как-то неловко, не очень-то и близки мы были последнее время; Валя ушел далеко по своей дороге, забылись те времена, когда он с настойчивостью, хлебосольно зазывал меня в кафе где-нибудь в чужом городе, случайно встретив на улице (не как сейчас). Мы и сталкивались-то редко, хотя он имел обыкновение громко и радушно здороваться всякий раз, как бы предваряя долгий дружеский разговор (правда, на том все заканчивалось).

Я прошла вперед к морю, это вообще-то был крошечный курортный городишко, куда я так стремилась, у меня все ведь в порядке, я на месте, и надо бы забыть эту обидную встречу, вот уже начинается чудесный пальмовый парк, пахнет солью, волной.

Но внезапно меня продрал холод, я четко вспомнила, как мы шли тяжелой толпой с кладбища, куда только что отнесли Валин гроб. Не может быть!

Однако такое полное совпадение внешности, этот тяжелый бычий, неповоротливый взгляд! Такого тоже не может быть, да, не может быть, чтобы мимо меня прошел высокий, плотный, не особенно молодой Валя, которого мы схоронили уже лет пять тому назад, да, пять лет!

Я шла по пальмовой аллее как оглушенная.

Может быть, свою роль сыграли наступающие сумерки, легкая тень, сходящая с небес, полумесяц, чужеродно висящий донышком вниз, со звездочкой слева вверху. И вся эта общая странность, загадочность средневекового курортного города под названием Цитадель, висящего наподобие гнезда над морем среди седых, страшных, скальных зубьев, возвышенностей и пропастей.

Меня сюда привезли вчера совершенно замученную, я почти спала при въезде в город, да еще та трущоба, в которую меня занесла судьба: окна на уровне земли, общий запашок пенициллина, сырость, холодное ложе с тяжелым сырым одеялом в старом, заношенном пододеяльнике, шкаф и диван, не мебель, а какое-то ее подобие, реквизит из театрального подвала, знаки прошедшей эпохи, истасканные, побитые.

Ничего себе работает реклама в интернете, там помещалось описание квартиры с недавним ремонтом, с антикварной мебелью и со всеми удобствами, прохладной даже в самую жару и, что удивительно, недорогой при таких достоинствах (в скобках было заявлено, что с началом сезона цены вдвое вырастут, да и квартиру уже сняли).

В полуподземной спаленке стояло, а как же, зеркало с подзеркальником явно середины прошлого столетия, непременный атрибут какого-то румынского гарнитура времен Чаушеску.

Туда я, желая хоть как-то украсить свою жизнь, сразу поставила маленький букет роз в стакане, свой постоянный реквизит, мне его подарили в пути посторонние, очень радушные люди, когда таксист остановился у дома своих родителей выпить воды; я тоже была приглашена в сад, и мне достались три розовые розы на одной ветке и маленький желтый бутон, обещающий превратиться в огромный беловатый бант, я этот сорт знаю.

Мне приятно было принять эти четыре цветочка, хотя по нашим предрассудкам четное количество цветов дарят только на похороны. Ну и что? Они же на одной ветке!

По моей просьбе хозяева выдали пластиковую бутылочку, куда я набрала воды из садового крана, чтобы цветы не завяли в дороге.

Я рассчитывала на постепенные роскошные выявления всех оттенков этих моих четырех роз, на рассвет, восход и кружение в небосводе золотого и розового.

Вместо этого я всю ночь провела без сна, поскольку в этой местности внезапно, только я легла и приготовилась почитать, вырубился весь свет, настала полнейшая глухая тьма. Да! Испытание слепотой, так скажем. Я беспомощно лежала, лишенная своих обычных снотворных — журнала на итальянском языке и книжечки судоку.

Обычно я засыпаю, когда мозг утомляется чтением на иностранном языке или решением этих логических задач, продающихся в киосках для любителей такого рода снотворного.

И вот после этакой дивной ночки восставши, я вышла на улицу, чтобы испытать последующее потрясение, увидевши совершенно живого Валентина.

Ведь он умер, и я отчетливо помнила обстоятельства его ухода, что он не закончил тяжелейшую работу — на мой взгляд, ее невозможно было закончить. Незачем. Мучительное занятие, пытаться завершить труд, который изначально требует смерти.

Так бывает, и массу примеров тому можно привести. Валентин был обязан закончить свой проект, с заказчиком у него были кабальные договорные отношения, заказчик не принял первый и второй-третий варианты и сам не знал, чего хотел (он знал, чего не хотел), но деньги Вале были уплачены вперед, и другого человека он нанимать не желал, и он упорно требовал от Валентина завершения этого безнадежного архитектурного труда. Или требовал деньги назад. И за проволочку и моральный ущерб вдвое!

Да… Говорили, что наш Валя умер от безнадежности, от того, что его блестящие профессиональные способности были задавлены тупой волей заказчика. От пренебрежения к своему таланту. От неверия.

Но он умер, как выяснилось затем, логично. Это бывает часто — смерть спустя некоторое время уже выглядит логичной, какой бы страшной и неожиданной она ни была.

Потому что люди начинают сводить концы с концами и вдруг понимают, что произошедшее всегда неизбежно. Обстоятельства так сложились, да.

И мало того, они понимают, что умершему уже нет места среди живых.

Вот и Валя, появись он сейчас там, дома, в Москве, он вызвал бы мало сказать что шок.

Он и не мог сметь появиться, объявиться своей жене-вдове, чьи дела шли довольно плачевно, какие-то такие были фокусы со стороны неожиданно проявившейся якобы матери якобы Валиного маленького ребенка, муки ада.

Это выяснилось, когда Валентина не стало, сын был предъявлен как правомочный половинный наследник с доказательствами, письмами, фотографиями, даже фильмом, снятым кем-то в момент, когда бездетный и немолодой Валентин встречал своего новорожденного сына и незаконную молоденькую жену из роддома, будучи радостно смущенным.

Вдова Валентина совсем заглохла и завяла, на все была согласна, только чтобы не совершать эксгумацию, не беспокоить тело умершего, не доставать его из могилы в целях взять анализ на ДНК от трупа.

И вот тут бы Валентин возьми и появись!

Нет, это было бы слишком.

Мало того что его жена размножилась, еще и дело его жизни оказалось законченным самим заказчиком, и довольно неорганично, просто сбацали тяп-ляп и недожав до конца — и ладно с этим.