Свободен как птица

– Что, уже приготовила?

Ёсиэ, промолчав, пристально посмотрела мне в глаза. На ее бледном лице наметилось некое подобие улыбки, но она так и не улыбнулась, словно окаменела. Я, не в силах вынести ее недоверчивый взгляд, отвел глаза и, продолжая ощущать на себе этот взгляд, почувствовал, что теперь и мое лицо застыло.

При расставании я с напускной бодростью и веселостью обнял Ёсиэ за плечи и, словно влюбленный после второго свидания, погладил ее по спине.

– Ёсиэ! Ну, будь здорова!

Тут, обежав мать сзади, высунулась Миэко:

– Папа! Спасибо, что купил для Рика-тян дом. Папа, будь молодцом. Я тоже постараюсь. – И она звонко чмокнула меня в губы. Только теперь расстроенная и хмурая Ёсиэ улыбнулась.

– Можешь идти, отец. Все в порядке.

Проводив взглядом Ёсиэ, которая, уныло опустив плечи и держа за руку Миэко, скрылась в темноте платформы, я направился к входу в метро. Домой вернулся уже поздно вечером. Мне еще недоставало денег, чтобы оплатить вексель к четвертому января, но в запасе было по меньшей мере три дня, и я радостно предвкушал: высплюсь как все нормальные люди.

Один в совершенно холодном доме, Хадзимэ лежал, укутавшись, в постели и рассеянно глядел в потолок. Вокруг валялись книги, свитер, конверты от грампластинок, так что некуда ногой ступить. И на столе книги образовали готовую вот-вот обрушиться гору.

«Что ни говори, а стол у него все равно маловат», – подумал я. Стол был довольно длинный, но узкий. Когда Хадзимэ перешел учиться в среднюю школу, я отдал ему свой – правда, это был всего лишь вмонтированный в стену стол типа секретера. Этой весной Хадзимэ провалился на вступительных экзаменах в университет, и стол-секретер ему заменили этим длинным. Чувствуя себя виноватым в том, что Хадзимэ в течение нескольких лет занимался за узким, неудобным столом, я хотел отдать ему свой широкий стол, но он категорически отказался.

– А твой стол можно снова поставить ко мне. Ведь я мало бываю дома. За узким столом тебе неудобно заниматься – уговаривал я, но Хадзимэ резко ответил:

– Нет. Оставь этот. Я провалился не из-за стола. – Хадзимэ, прежде никогда отцу не перечивший, впервые так резко отверг мой совет. В глубине души обидевшись, я, уходя из дома, все же сказал Акико, чтобы столы переставили. Но когда я снова появился дома, они стояли на прежнем месте.

– Почему не передвинули?

– Он сказал, что ему и так хорошо, и не дал мне их переставить. – В голосе Акико слышалась ирония. Но я, кажется, разгадал истинную причину отказа сына. Он, конечно, знал, что я, с тех пор как основал собственное издательство, совсем перестал работать дома. Именно поэтому и не хотел забирать стол из моей комнаты.

– О-о! Директор! Добро пожаловать! – Удивленный Хадзимэ вскочил с постели. Он звал меня директором.

В комнате Хадзимэ я обратил внимание на картину в рамке, висевшую на стене перед письменным столом. На ней был изображен девиз синсэнгуми [5] – «Истина». Приглядевшись как следует, я понял, что это вышивка. Наверное, у Акико ушел не один месяц на то, чтобы стежок за стежком вышить это. Прежде сын увлекался романами Сиба Рётаро [6] и щеголял им самим изобретенными словечками в духе диалектов провинций Тоса или Сацума, а сейчас в явном противоречии с этим вдруг стал приверженцем синсэнгуми. Эта картина с девизом «Истина», во всяком случае, поведала мне о многих неизвестных мне часах, проведенных Акико с сыном.

– Что-нибудь поешь? – Услышав громкий голос Хадзимэ, донесшийся из гостиной, я вышел из его комнаты. – Акио что-то там приготовила. – С этими словами он извлек из холодильника сырую рыбу, приправленную уксусом с сахаром, и батат, сваренный в соевом соусе.

– А у меня осьминог.

Я крупно порезал купленного мною осьминога, приправил его уксусом.

– В этом году, видать, будем питаться одними осьминогами.

– Есть еще и моти. [7]

– Пиво будешь?

– Еще бы! Блеск!

Я не мог взять в толк, из каких побуждений Хадзимэ в общении со мной стал употреблять словечки типа «блеск», модные у спортсменов и болельщиков. Ростом Хадзимэ был выше Дзиро, вымахал за сто восемьдесят, но худощав и с плоской как доска грудью. Спортом он не увлекался и со спортсменами особенно не дружил.

– А все-таки весело тогда было, – проговорил Хадзимэ каким-то неестественно бодрым голосом. Он, похоже, тотчас захмелел.

– Это когда же?

– А когда на Новый год мы всей семьей путешествовали. Побывали в Осака, Киото.

– Ах, тогда? Верно. Тебе было лет шесть.

– Весело провели время.

– Хм, вот как? Неужели так весело? – Я был поражен. – Ведь мы ехали тогда в ужасной тесноте и немало натерпелись.

– Да, вроде бы так.

– В переполненной электричке добрались до Осака, а дальше, до Киото, решили ехать на машине, но оказалось, что шоссе совершенно забито. Кое-как дотащились до Киото, потеряли немало времени. И на обратном пути тоже была давка. – Но Хадзимэ, видимо, этого не помнил. – Ты что, забыл? А храм Сандзюсандо? [8]

– У меня почему-то в памяти осталось только ощущение радости. Нет, точно, – проговорил Хадзимэ и раскатисто расхохотался.

Зато мне запомнились только автомобильные пробки. Именно я предложил поехать всей семьей, но нам пришлось пережить немало трудностей, и в памяти не осталось ничего, кроме раздражения и досады.

– Вот уж не ожидал! Ведь тогда и у вас всех были хмурые лица.

– Хм. – Хадзимэ с непроницаемым видом потягивал пиво.

– И все же, неужто было так весело? – переспросил я и вздохнул.

– Конечно, весело.

– А разве поездка в Синею не получилась более приятной, чем та? Это было тоже в новогодние праздники. Снег шел.

Хадзимэ налил мне пива, а я в свою очередь наполнил его стакан. Он сразу же осушил его. Я подлил ему еще.

– А не помнишь, как мы под зонтиками ходили на горячие источники?

– Да, припоминаю.

– Дзиро был тогда совсем маленьким. У него из-под зонта только ноги едва выглядывали, и сзади казалось, что шагает один зонт. Все от умиления смеялись.

– Да-да.

– Выпьешь еще?

– Угу. – Хадзимэ мог, видимо, пить сколько угодно.

– Я… Я чувствую себя виноватым перед тобой, отец, – вдруг начал Хадзимэ. Я заметил, что глаза его увлажнились, словно он вот-вот заплачет. Нет, он и в самом деле плакал. – Сейчас не такие времена, чтобы мне жить нахлебником. Ты выдержишь, не умрешь, директор? – Глазами, полными слез, сын смотрел на меня в упор. Его губы, мокрые то ли от слюны, то ли от пива, мелко дрожали. – Я понимаю, как тяжко приходится нашему директору. До сих пор мы жили, ни в чем не зная нужды. – Хадзимэ опустил сжатые в кулаки руки. Его широкие и прямые, как доска, плечи напряглись. – Если ты, директор, сейчас умрешь, на мне останется неоплаченный долг за твою доброту. Я не хочу твоей смерти. Мне нужно только одно – чтобы ты жил. Мне довольно и этого. Если издательство потерпит крах, я восстановлю его. Только нужно, чтобы ты дожил до тех времен.

Я внимательно глядел на мелко вздрагивавшие плечи сына. Меня удивило, что он произнес слово «смерть», которое я не только выговорить, но и в мыслях держать боялся. Ведь я полагал, что Хадзимэ ничего не знает о моих делах.

– Если бы только Акико немножко больше понимала тебя. Вот что печально, – произнес тихо Хадзимэ.

Мы с сыном намеренно избегали говорить об Акико. Мне казалось, что он, видевший ежедневно, как одинока Акико, не может упрекать мать за ее неожиданное решение – уехать в Новый год на чужую дачу. Проскользнувшее в его словах осуждение, хотя и сдержанное, потрясло меня до глубины души. Акико ни словом, ни намеком не дала знать Хадзимэ о моей связи с другой женщиной.

В первый день нового года пришел Дзиро. После поступления в школу сумо он появлялся в родительском доме только раз в году – в Новый год. Он с нерешительным видом топтался в прихожей. На нем было темно-синее кимоно в белую крапинку, коричневато-зеленого цвета пояс завязан сбоку, красиво уложенные в пучок волосы блестели и казались мокрыми.