Дом боли

Трушкин закивал головой, как под действием невидимого шнурка, с загадочной, очень неприятной улыбкой приблизился к санитарчику и едва не поймал его за руку, чтобы что-то вложить, пожать или просто поцеловать в знак признательности. Вениамин брезгливо отдернулся.

Человек-карапет-гора довольно неожиданно разделился на две примерно равные полугоры, скинул одеяло и оказался двумя сиреневыми людьми с воспаленными глазами, носами и ушами и тощими, словно высосанными телами. Один из этих буквально обескровленных людей тут же рухнул на колени и уперся головой в койку, не в силах привстать, а другой враскачку побрел к туалету. Вениамин подошел к первому и профессионально проверил пульс, поглядывая на секундную стрелку часов.

– Я не могу больше этого выдержать, Вениамин… (здесь человек-полугора передохнул) Кондратович. Честное слово, во мне не осталось ни капельки больной крови, и я чувствую себя совершенно нормально.

– Нормальность нельзя чувствовать, – улыбнулся Вениамин. – Но вероятно, вы действительно приблизились к ней вплотную, так сказать, нос к носу. Кстати, Евсей Давидович интересовался вами лично и передавал большущий привет. Ну же, будьте мужиком: сейчас мы с вами пописаем, подкрепимся немного кашкой и будем продолжать курс. Выше нос.

Санитарчик остановил взгляд на Алеше, нахмурился и беззвучно шевельнул губами, как делают при сложных вычислениях в уме. Образ

Алеши, однако, не связался у него с каким-либо назначением, и он на всякий случай решил спросить фамилию этого пациента.

– Теплин, Теплин… Вам что, нужно особое распоряжение, Теплин? -

После этих слов Вениамин покачал головой и пошел распоряжаться дальше. Видно, у него хватало хлопот и посерьезнее, чем возиться с каждым пациентом в отдельности.

– Чертовы булыжники, – ворчал Арий, апеллируя к сочувствию Алеши и пытаясь выловить костылем завалившийся под койку резиновый бот. -

Спускаться по лесенке в карьер, поднимать оттуда камешек эдак в пуд весом и нагружать самосвал, и так весь божий день, в любую погоду, пока этот самосвал, нагруженный с горой, не ссыпет все обратно. За день, хочешь не хочешь, а пять самосвалов должно быть обработано, иначе недовыполнение перейдет на следующий день. Поневоле станешь пошевеливаться, а то еще пришлют несамосвальный грузовик и заставят вручную разгружать при той же норме. Сволочи.

Алеша не отвечал на жалкие апелляции Ария, показавшего вчерашним своим поведением переменчивость, если не вероломство, и хладнокровно наблюдал за его нарочитыми потугами. Но оборотной стороной того же свойства натуры Ария было пренебрежение в невыгодных условиях собственным гонором. Теперь, покаянно стоя перед койкой на коленях, он пытался выудить ботик рукой, время от времени поднимая на Алешу льстивый взгляд.

– Нашего брата, костновенерического, заставляют ворочать булыжники по десять с лишним килограмм, а некоторых здоровых, как буйволы, дядек – клеить детские коробочки или собирать травки в лесочке. Как тебе это нравится, Алексей?

Алеша отвернулся с убывающей досадой, а Трушкин, постоянный оппонент бывшего летчика, шумно свернул остатки докушанных в дополнение к завтраку яичек, колбасок и огурчиков и непрошено вступил в диалог.

– Что ты опять развонялся: сначала на нас, а теперь вот на молоденького парня? Чем ты, бля, недоволен?

– Я, Анастасий Степанович, обратился с вопросом не к вам, – огрызнулся офицер. – Вы кушали и кушайте.

– Я-то покушаю, – нашелся Анастасий Степанович. – Я-то покушаю, сколько мне влезет, а ты нам ответь: ты что же, считаешь, что ты умнее Евсея Давидовича?

Уходя от опасного вопроса, Арий залез под койку головой.

Анастасий, напротив, развил моральное наступление и подошел к сопернику, приняв позу рыбака, наблюдающего за клевом: ноги подогнуты, руки уперты в колени.

– Как ты, летчик военной пехоты, можешь рассуждать, о пользе своего здоровья? Я, бывший машинист котельной, не метаю бомбы?

Голубев, скромный учитель пения, не захватывает города? Откуда же взялся такой умник, который может учить Евсея Давидовича Спазмана медицине?

– Я не учил, а интересовался, – пробормотал Арий из-под кровати.

– Если Голубев у нас, не в обиду сказано, буйнопомешанный, так

Евсей Давидович и прописал ему занятие, отвлекающее от буйства; склеивание коробчонок для детишек. Если у меня обнаружен умственный отток от головы, так мне и порекомендовали такой умеренный труд, при котором голова расположена внизу. А у тебя воспаление перекинулось на кости: как же его еще разогнать, как ни нагрузкой тела?

– Что ж сами не разгоняете? – Арий показал из-под кровати потемневшее лицо. – Идите-ка поразгоняйте: вверх-вниз, вверх-вниз с булыжником круглый день, когда и на ровной плоскости приходится не без труда передвигаться с костылями.

– Не будешь вонять. – Трушкин отошел от разъяренного товарища и спокойно начал облачаться в рабочую форму: чистенький комбинезон, кеды на шерстяном носке, нитяные белые перчатки и вместо головного убора, чтобы не пекло, бабью косынку.

Алеша обратился к Голубеву, уже экипированному ножницами, кисточками для клея и листами картона, необходимыми для труда, и с застенчивой улыбкой наблюдающему то за одним спорщиком, то за другим.

– Что бы вы мне посоветовали?

– Вам? – Голубев порозовел и пожал плечами.

– Меня пропустили во время медицинских процедур, а теперь, похоже, обходят трудовыми. Может, мне заняться вместе с вами коробками?

– Да, да, да, знаете ли. – Голубев опять порозовел, улыбнулся и пожал плечами. Хоть об стенку бей этого скромного человека.

Покой между тем пустел. Облачившись в невесть откуда взятую рабочую одежду и вооружившись невесть кем выданным инвентарем, пациенты распределялись по видам работы так же уверенно и угрюмо, как вчера распределялись по видам процедур: женщины к женщинам, сумасшедшие к сумасшедшим, слепые к слепым и так далее. Одни залезали в грузовые машины с надписью "люди" на борту, плотно стискивали друг друга, устраивались друг у друга на коленях и тут же тряско уносились со двора, испуская визги и крики радости на ямах и подскоках. Другие, с лопатками и садовыми вилками, ведрами и корзинами, небольшими командами в основном из пенсионных людей подавались в ближний лес. Третьи скрывались в подвалах и мастерских самой клиники. Очень скоро с Алешей остался один человек-полугора, который по-прежнему сидел на полу, упершись лбом в койку и сипло дыша, да еще несколько человек, которые, несмотря на весь переполох подъема, смогли остаться под одеялом, как неживые. "Придется обсудить некоторые вопросы половой дисциплины", – подумал Алеша.

Покой оцепенел. Алеша зачарованно переходил от одного места к другому, изучая те отдаленные углы, к которым не смел приблизиться из-за их беспокойных (или спокойных) обитателей, чтобы не вторгнуться в их спокойствие (или беспокойство). Временами, чтобы не потеряться, он оглядывался на свой собственный, как бы отплывающий уголок – колонну и парус самодельной ширмы. Все отсюда выглядело иначе.

Прежде всего размеры палаты оказались несопоставимыми с размерами спортивного зала или даже футбольного поля, как показалось Алеше на первый взгляд. Скорее, вся ее площадь не уступала небольшому аэродрому. Во всяком случае, опытный летчик, влетевший в клинику сквозь купол, вне всякого сомнения смог бы посадить здесь небольшой спортивный самолет.

Алеше, медленно бредущему по мозаичному, местами проросшему травой, местами растрескавшемуся полу, казалось, что он уменьшился до размеров муравья и проник в человеческий дворец, чтобы исследовать его, насколько позволяет масштаб восприятия. Внутри этого великанского храма-дворца образовался как бы собственный климат и возникла как бы собственная природа. Мимо то пробегала, стуча когтями, вольная собака, то мелькала мгновенной тенью одичавшая кошка, то проносилась с пушистым перьевым фырканьем стая ветреных писклявых воробышков. То там, то сям виднелось чахлое деревце, возросшее среди плит, как сорная трава, среди руин кусты, когда-то посаженные с декоративной целью, образовывали целые непроходимые заросли, и Алеше показалось, что среди зарослей даже мелькнул извилистый шланг змеиного хвоста. То, что он теперь открывал, напоминало бы остров вымершей цивилизации, которые, говорят, можно встретить среди тропических джунглей, если бы не аккуратно застеленные койки, расставленные прямо среди одичавшей природы и одряхлевшей архитектуры.