Москва на перекрестках судеб. Путеводитель от знаменитостей, которые были провинциалами

Конечно же, Евгений с увлечением режиссирует и играет в спектаклях и концертах Владикавказского музыкально-драматического кружка, не забывая при этом регулярно «позорить фамилию».

Представьте такую картину: на одной стороне Александровского проспекта красуется внушительных размеров вывеска «Табачная фабрика Б. С. Вахтангова. Существует с 1869 года», а на противоположной висят афиши, приглашающие всех желающих в помещение цирка на спектакли музыкально-драматического кружка с участием господина Вахтангова.

— Ты бы выбрал себе псевдоним, что ли, — как-то раз сказал Евгению отец. — Я слышал, что в театральной среде так принято.

— Неплохая идея! — оживился Евгений. — Например, Багратионов. Звучно, оригинально и немного аристократично!

Более отец о сценических псевдонимах не заговаривал. Добило его саркастическое «немного аристократично».

— Сколько же можно ходить в любителях, в подмастерьях? — однажды задумался Вахтангов и принял поистине судьбоносное решение.

В августе 1909 года Евгений Вахтангов поступает учеником на драматические курсы актера Московского Художественного театра Адашева в Москве.

Цель драматических курсов проста и ясна — подготовка молодых актеров на основе принципов Художественного театра. На курсах преподают актеры Художественного театра: А. И. Адашев, Н. Г. Александров, В. И. Качалов, В. В. Лужский, Л. М. Леонидов.

Выбор сделан. В 1909 году Вахтангов еще сдает экзамены в университете, но очень скоро совсем перестает там бывать.

— Рубикон перейден! — заявляет он друзьям.

Стоит ли сомневаться, что деспотичный отец воспринял решение сына в штыки.

— У меня нет больше сына, — сказал он.

Евгений пропустил эти слова мимо ушей. Привык уже.

На Адашевских курсах учиться было весело. Да и не учились там в академическом смысле этого слова. Скорее — творили. Сообща. Изо всех сил.

«Пока вы не сделаете хорошо, я вас не выпущу со сцены!» — эти слова могли бы стать лозунгом драматических курсов, только до наступления эпохи лозунгов оставалось еще долгих восемь лет.

Можно сказать без всяческих сомнений — без Московского Художественного театра не было бы того Вахтангова, которого все мы знаем.

Был бы еще один «энтузиаст сценического дела», каких десятки тысяч. Конторский служащий или даже присяжный поверенный, не пропускающий ни одной премьеры. Неизменный исполнитель роли Ученого Кота или Серого Волка на семейных рождественских утренниках.

Вахтангов неотделим от Москвы так же, как Шекспир от Лондона.

Щедра Москва талантами. И местными, и пришлыми, но всегда — своими, московскими.

Четвертого марта 1911 года Евгений Вахтангов, без пяти минут профессиональный актер, встретился с директором Художественного театра Владимиром Ивановичем Немировичем-Данченко.

Встреча происходила в крохотном и уютном директорском кабинете.

Первый же вопрос поставил Вахтангова в замешательство своей откровенностью.

— Ну-с, что же вы хотите получить у нас и дать нам? — спросил Немирович-Данченко.

Вахтангов ответил искренне:

— Получить все, что смогу. Дать? Об этом никогда не думал.

— Чего же вам, собственно, хочется?

— Научиться работе режиссера, — не раздумывая, ответил Вахтангов.

— Значит, только по режиссерской части? — прищурился Владимир Иванович.

— Нет, я буду делать все, что дадите, — ответил Вахтангов.

Вахтангова уже решено было принять в труппу, но директору хотелось поближе присмотреться к нему. Они недолго побеседовали о биографии молодого актера, а потом Владимир Иванович предложил Вахтангову оклад в сорок рублей, который был безоговорочно принят.

Неделей позже, одиннадцатого марта, Вахтангов был представлен своему кумиру — Константину Сергеевичу Станиславскому.

— Я много про вас слышал, сказал Станиславский с неподдельным интересом взирая на своего собеседника.

Двенадцатого марта 1911 Вахтангов кончает драматические курсы А. И. Адашева, а пятнадцатого марта его зачисляют в труппу Московского Художественного театра.

В тот же день он внимательно слушает одну из первых лекций-бесед Станиславского для молодых актеров Художественного театра.

Записывает каждое слово, прислушиваясь к их внутреннему смыслу, как к музыке. Ведь не всегда важно, что говорят, но важно, как говорят, и каждое слово стоит ровно столько, сколько тот, кто его произносит.

— Постарайтесь, господа, понять все, что я скажу. Не только умом… Постарайтесь почувствовать. Понять — значит почувствовать…

Полгода спустя занятия по «системе» Станиславского с актерами начинает вести Евгений Вахтангов…

Двадцать третьего сентября того же года Евгений Вахтангов впервые играет перед публикой на сцене Московского Художественного театра. Дают «Живой труп» Л. Н. Толстого. Вахтангов — цыган.

— Мало играть образ, надо еще выразить отношение к нему! — говорил актерам Вахтангов. — И… долой поверхностное подражание жизни. Театр имеет свой собственный реализм, свою собственную театральную правду. Театральная правда — в правде чувств, которые на сцене передаются с помощью фантазии и театральных средств. Все должно быть донесено до зрителя исключительно образными театральными приемами.

Точнее и не скажешь, не так ли?

Кстати, последний поставленный Евгением Вахтанговым спектакль идет на сцене театра его имени и поныне. «Принцесса Турандот», по пьесе Карло Гоцци. Сам автор называл свою пьесу «театрально-трагической китайской сказкой». Вахтангов превратил ее в яркое, красочное, завораживающее действие.

Посмотрите этот, можно сказать, «вечный» спектакль, если еще не видели его.

Вы получите огромную порцию удовольствия!

Юрий Олеша

Мои творенья хвалят книгочеи,

А вот иные рыцари пера

Поносят их. Но на пиру важнее,

Что скажут гости, а не повара.

Джон Харингтон. (Перевод В. Е. Васильева)

Мальчик жил на Карантинной улице, в народе называемой Карантинным спуском. Не спешите искать эту улицу на карте Москвы — дело было в Одессе.

Мальчик учился в гимназии на одни пятерки, увлекался новомодной игрой в футбол, любил читать книги и писал стихи.

…И конюхи выводят тонконогих

И злых коней в пурпурных чепраках.

Они клянутся чертом и мадонной,

Но слов таких от них я не слыхал…

«Папа хотел, чтобы я стал инженером. Он понимал инженерствование как службу в каком-то управлении. Воображалась фуражка и говорилось: как господин Ковалевский…

Ты хочешь, папа, чтобы я стал инженером. Так вот это ж и есть инженерия!

Я говорю тебе о волшебнейшей из инженерий, а ты не слушаешь меня.

Я говорю тебе об инженере, изобретающем летающего человека, а ты хочешь, чтоб я был инженером подзеркальников фуражек и шумящих раковин…».

Как вы думаете — о чем напишет свою первую книгу человек, работающий в органе Центрального Комитета Союза рабочих железнодорожного транспорта с прозаическим названием «Гудок»? Человек, подписывающий свои заметки железнодробительным псевдонимом «Зубило»?

О паровозах? Не угадали.

Об отдельных недостатках (в то идеальное время недостатки могли быть только отдельными) на железной дороге? Опять мимо.

О тяжелом труде этих самых рабочих железнодорожного транспорта? Боже вас упаси от таких вредительских мыслей! На дворе был 1924 год. Двор был московским. Труд уже семь лет не был тяжелым и изнуряющим — он стал радостным и созидательным. Прямо с того момента, как стрельнул холостым выстрелом из носового орудия один легендарный крейсер. Как сказал классик: «Зима тревоги нашей позади, к нам с солнцем Йорка лето возвратилось!»[1]

Нет — человек пишет книгу о революции.

О той революции, которая изменила все к лучшему.

О той революции, которая вырвала его из родной Одессы и забросила в Москву, в ту самую редакцию газеты «Гудок». Редакция эта была своеобразным клубом пишущих одесситов, так много их там собралось.