В высших сферах

"В Оттаве. – часто думалось Джеймсу, – трудно не ощущать дыхания истории. Особенно теперь, когда город – некогда живописный, а потом обезображенный коммерцией – снова обрастает пышной зеленью: рощицами деревьев и ухоженными аллеями. Да, правительственные здания были в основном безликими, неся на себе отпечаток, как выразился один из критиков, “безжизненной руки бюрократического искусства”. Но даже при этом была в них какая-то естественная прямота и суровость, и с течением времени, когда будет возрождена ее красота, Оттава как столица сможет сравниться с Вашингтоном, а то и превзойти”.

За его спиной дважды мелодично звякнул позолоченный телефон, установленный под широкой резной лестницей на угловом столике. Звонил американский посол.

– Приветствую, Энгри, – сказал в трубку Хауден. – Слышал, ваши люди упустили-таки кота из мешка?

– Знаю, премьер-министр, – ответил ему тягучий бостонский говор достопочтенного Филиппа Энгроува, – и чертовски сожалею. К счастью, коту, похоже, удалось высунуть одну только голову, но мы все еще крепко держим его за шкирку.

– Это утешает, – сказал Хауден. – Тем не менее необходимо совместное заявление. К вам едет Артур…

– А он уже здесь, рядом со мной, – прервал его посол. – Сейчас опрокинем по паре стаканчиков и займемся. Текст сами утверждать будете?

– Нет, полагаюсь на вас с Артуром.

Они поговорили еще несколько минут, и премьер-министр положил позолоченную трубку.

Маргарет уже прошла в уютную гостиную с обитыми ситцем кушетками, креслами в стиле ампир и шторами приглушенного серого цвета. В камине ярко пылали поленья. Она поставила пластинку Чайковского. Это была самая любимая музыка Хаудена, более академическая классика редко его трогала. Спустя несколько минут горничная принесла кофе и поднос с сандвичами. Повинуясь жесту Маргарет, девушка предложила сандвичи Хаудену, и тот рассеянно взял один, едва посмотрев на поднос.

Дождавшись ухода горничной, премьер-министр развязал белый галстук, расстегнул жесткий воротничок и с благодарностью подошел к Маргарет, сидевшей у огня. Он опустился в глубокое кресло, пододвинул подставку для ног и устроил на ней уставшие ступни. С тяжелым вздохом произнес:

– Вот это жизнь. Ты, я.., и больше никого… Он опустил голову на грудь и по давней привычке начал поглаживать крючковатый нос. Маргарет едва заметно улыбнулась.

– Надо стараться, чтобы так чаще бывало, Джейми.

– Будем. Обязательно будем стараться, – ответил он искренне. Затем, меняя тон, сообщил:

– Есть новости. Мы вскоре едем в Вашингтон. Хотел, чтобы ты знала.

Держа в руках кофейник шеффилдского сервиза, жена подняла на него удивленные глаза:

– Несколько неожиданно, не правда ли?

– Да, правда, – согласился он. – Возник ряд весьма важных вопросов. Мне надо поговорить с президентом.

– Хорошо. К счастью, у меня есть новое платье. – Маргарет умолкла, обдумывая. – Но нужны туфли и сумочка к нему. Да, еще перчатки. Время-то у нас хоть какое-то будет?

Лицо ее приняло обеспокоенное выражение.

– Совсем чуть-чуть, – Хауден рассмеялся: так не соответствовал этот разговор вызвавшей его ситуации.

– Сразу после праздников съезжу в Монреаль за покупками. Там всегда выбор больше, чем у нас в Оттаве, – заявила Маргарет решительно. – Кстати, как у нас с деньгами?

Он нахмурился.

– Не очень. В банке мы перебрали. Придется продать кое-какие ценные бумаги, я полагаю.

– Опять? – встревожилась Маргарет. – У нас ведь не так уж много осталось, по-моему?

– Так-то оно так. Но ты все равно поезжай в Монреаль. – Он с нежностью оглядел жену. – Одна поездка ничего не изменит.

– Ну, если ты так уверен…

– Уверен.

Единственное, в чем он мог быть уверен, подумалось Хаудену, так это в том, что никому не придется подавать на премьер-министра в суд за задержку платежей. Нехватка денег на их личные нужды была постоянным источником беспокойства. У Хауденов не было собственных средств, кроме скромных сбережений, накопленных за время его адвокатской практики, и это было типичным для Канады – своего рода национальная узколобость, дававшая себя знать во многих проявлениях, – что страна весьма скупо платила своим руководителям.

"Сколько же горькой и обидной иронии, – часто думал Хауден, – в том факте, что канадский премьер-министр, определяющий судьбы нации, получает в виде жалованья и различных льгот и привилегий меньше, чем американский конгрессмен”. Премьер-министру не положен служебный автомобиль, а свой собственный он должен содержать за счет явно недостаточных сумм, выделяемых ему на эти цели государством. Даже обеспечение его жильем было явлением сравнительно новым. Еще в 1950 году бывшему тогда премьер-министром Луи Сен-Лорану приходилось жить в двухкомнатной квартирке, столь тесной, что мадам Сен-Лоран была вынуждена держать домашние запасы у себя под кроватью. Более того, отдав едва ли не всю жизнь парламентской деятельности, наибольшее, на что мог рассчитывать бывший премьер-министр по ее завершении и выходе в отставку, было три тысячи долларов в год согласно программе пенсионного обеспечения за счет отчислений от его собственных доходов. В прошлом одним из результатов подобного положения вещей для страны было то, что премьер-министры изо всех сил цеплялись за свой пост до глубокой старости. Другие уходили в отставку, обрекая себя на жизнь в нужде, на милости друзей-благотворителей. Министры кабинета и депутаты парламента получали еще меньше. “Примечательно, – приходило иногда Хаудену в голову, – что при всем при том многие из нас остаются честными людьми”. Где-то в глубине души он даже с некоторым сочувствием относился к тому, что сделал Харви Уоррендер.

– Тебе лучше было бы выйти замуж за бизнесмена, – сказал он Маргарет. – У вторых вице-президентов компаний больше наличности на расходы, чем у меня.

– Мне кажется, у меня есть свои преимущества, – улыбнулась ему Маргарет.

"Слава Богу, – мелькнула у него мысль, – что у нас так удачно сложилась семейная жизнь. Жизнь политика может в обмен на власть лишить человека многого – чувств, ожиданий, даже душевной цельности, – и без теплого участия близкой ему женщины человек может превратиться просто в пустую оболочку”. Он прогнал воспоминания о Милли Фридмэн с тем же чувством боязни, какое посещало его всегда…

– Я тут как-то вспоминал, – обратился он к жене, – как твой отец нас застукал. Ты-то помнишь?

– Конечно. Женщины всегда помнят такие вещи. Я думала, что как раз ты позабыл.

Это случилось сорок два года назад у подножия холмов на Западе, в городе Медисин-Хэт. Ему было двадцать два – дитя сиротского приюта, а теперь новоиспеченный адвокат без клиентуры и каких-либо перспектив в обозримом будущем. Маргарет исполнилось восемнадцать. Она была старшей из семи дочерей аукциониста по продаже скота, который во всем, что не касалось его работы, был суровым, мрачным и необщительным человеком. По понятиям того времени, семья Маргарет была обеспеченной, особенно в сравнении с той нуждой, в которой оказался Хауден по завершении своего образования.

Воскресным вечером, когда семья собиралась в церковь, им удалось каким-то образом остаться вдвоем в небольшой гостиной, куда и забрел в поисках молитвенника отец Маргарет, застигнув не вполне одетую дочь в объятиях Хаудена; парочка потеряла голову в порыве стремительно нараставшей страсти. Отец не проронил ни слова, буркнув только “извините!”, но вечером, сидя во главе стола за семейным ужином, он вперил пристальный взгляд в Джеймса Хаудена и обратился к нему со следующим заявлением:

– Молодой человек, – произнес он при заинтересованном внимании его пышнотелой и неизменно невозмутимой жены и дочерей, – в моем деле считается так: когда человек трогает вымя, это свидетельствует о чем-то большем, нежели мимолетный интерес к корове.

– Сэр, – ответил Джеймс Хауден с апломбом, не раз выручавшим его в последующие годы, – я бы хотел жениться на вашей старшей дочери!